бросающую вызов солнцу своим светом. Её длинные волосы были собраны в высокий хвост на затылке, в ушах блестели маленькие золотые серьги с небольшими зелеными камнями, на шею был повязан шарф, ноги обтягивали чёрные тёплые брюки, длинный тёплый свитер подпоясан чёрным кожаным ремешком. Она не боялась опасностей, но все же чувство, что ее охраняют парные ножи матери, Марцелл, Делвар, Умрат, да еще и тридцать воинов отца и короля, было очень тёплым.
Атанаис, напротив, казалась невозмутимой, но Ишмерай видела, как тщательно прячет сестра свою довольную улыбку. Она протанцевала с кронпринцем Дароном почти весь вечер, он не отходил от неё. Был невероятно галантен, улыбчив, казался заинтересованным. А накануне её отъезда, по слухам, тайно передал ей записку. Что было в записке — никто не знал.
Волосы девушки были убраны в толстую корзиночку, короной красующуюся на голове. Привыкшая к каретам, Атанаис держалась в седле превосходно, когда нужно было совершить недолгую верховую прогулку в дамском седле. При столь длительных переездах, да еще и в обычном седле ей было неуютно, но она нисколько этого не показывала. Единственное оружие, к которому она испытывала нечто вроде доверия, было спрятано в голенище её сапога, — небольшой узкий стилет, удобный и довольно резвый.
Темно-синий колет Акила, излишне нарядный для такого путешествия, нисколько не смущал его. Он, вооруженный мечом с длинным узким клинком, гордо восседал на своем серебристом коне, и ни на минуту не отъезжал от Атанаис, порой что-то у нее спрашивая, но большее время храня молчание.
Сагрия, ехавшая сразу за ними, видела, сколь часто склонялись их головы друг к другу, но лицо ее скрывалось за глубоким капюшоном, и едва ли кто мог видеть ее страдания. Она предпочитала ехать рядом с виконтом Аимом. Пусть виконт не был так же молод и привлекателен, как Акил, но он рассказывал невероятные истории, и рыжеволосая Сагрия с удовольствием слушала, приоткрыв рот.
Атийские и карнеоласские воины молчаливо и безлико гнали коней вперед, большим кольцом оцепив весь отряд. Ишмерай пыталась разглядеть лицо хотя бы одного, но кроме подстриженной бороды их комнадира Нидара Сура, выглядывающей из-под капюшона, не видела ничего.
— Ты хорошо знаешь его? — спросила она у Марцелла, когда лошади замедлили ход.
— Не так хорошо, как Делвара или Умрата, — последовал ответ. — Но мы, агенты, разве смеем утверждать, что знаем кого-то достаточно? Чужая душа — потёмки, моя барышня, и ты должна об этом помнить.
— Если отец верит ему… — пробормотала Ишмерай.
— Он верит лишь своей семье и господину Лорену. На остальных он вынужден хоть как-то полагаться.
— Какие глупости! — возмутилась девушка. — Он верит тебе так же, как и нам!
Суровое лицо Марцелла осветила скептическая усмешка, и оно стало озорным. Он сказал лишь:
— Я не виню его. С таким прошлым, после стольких испытаний он должен быть недоверчивым.
— А что может быть плохого в их прошлом? Они спасли Архей. Неужто это плохо?
— Он — герцог. Положение у него слишком высокое, репутация непростая, а за такое… прочное доверие короля у герцога очень много завистников.
— Как это грустно, Марцелл… — вздохнула Ишмерай. — Я раньше не задумывалась о том, как нашим родителям непросто.
— Неужели… — проворчал тот. — Да, навела ты шороху. Его Светлость относился к принцу довольно снисходительно, а Ее Светлость так и вовсе души в нем не чаяла… а оно вон как получилось!.. Всех довел, змей… А тебя саму больше всех.
— Получилось — не получилось… — покраснев, с плохо скрываемым удовольствием произнесла девушка, приподняв края капюшона и украдкой поглядев в сторону принца. — Но он все же здесь…
— Бес ненасытный! — фырчал Марцелл под нос.
Солнце клонилось к закату, кистью покрывая небеса самыми красочными оттенками, которые только могла создать природа, — от янтаря, сердолика и рубина до морганита, родонита и аметиста. Местность была вздыблена и бугриста, волнами плывя на север и восток. Дозорным пришлось подняться повыше, чтобы лучше осмотреть окрестности. На лес и холмы медленно наползала вечерняя тишь.
Мужчины разжигали костры, ставили палатки, кто-то уже отправился на охоту, ибо запасы засушенного мяса, сыра, орехов, ягод было решено оставить на переходы в горах, где было сложно охотиться.
Ишмерай стояла на холме на опушке леса и зябко куталась в плащ. Чем дальше на север они уходили, тем холоднее становилось. Они словно убегали от апреля и его тепла, который уже вовсю мчался к Кеосу. Девушка провожала солнце пением, тихим, едва слышным, нежным и простым, похожим скорее на детскую считалочку. В Сильване она любила встречать солнце и провожать его. Ей казалось, что солнце светило радостнее, а день проходил приятнее.
А позади, в нескольких метрах от неё, за деревом притаился принц и слушал её тихое пение, безмолвно, неподвижно, стараясь не шуметь, чтобы не сбить и не смутить её.
— Ишмерай! — мелодично позвала Атанаис, приближаясь, и принц почти вжался в ствол. — Господин Делвар не желает, чтобы ты далеко уходила от лагеря. Спускайся! Нужно располагаться на ночлег… Ужин скоро будет готов.
— Иду! — нежно отозвалась Ишмерай, бегом спустилась с высокого холма и легко подбежала к сестре.
— Мы с тобой должны разыграть небольшую сценку, — тише произнесла Атанаис. — Марцелл должен заново представить нам Умрата. Никто не должен знать, что мы уже знакомы и, тем более, при каких обстоятельствах познакомились.
— Полагаешь, никто не догадывается, какое отношение в действительности Умрат и Марцелл имеют к нашему отцу? — усмехнулась Ишмерай.
— Даже если и догадываются, мы не должны выдавать отца. И то, что выкрали нас по приказу нашего отца, тоже никто не должен знать.
— Уже все знают.
— До них дошли лишь слухи. Знать наверняка они ничего не могут.
— Я даже не против того, чтобы еще раз познакомиться с Умратом, улыбнулась Ишмерай.
«Представляю, как сейчас будет смеяться Александр, — недовольно подумала девушка. — И как много мне пришлось скрыть от Марка!..»
Девушки направились в лагерь. Марцелл принялся знакомить молодёжь с атийцами и с Умратом. Брови Александр поначалу взметнулись вверх, после он издал нечто среднее между насмешливым фырканьем и смешком. Но, отдавая ему должное, Ишмерай увидела, что граф всячески старался скрыть свое веселье.
— Неужто они не догадываются,
