приглушенным прибоем. Глубокий мотив древним таинством окутал ночь, проник в камень, заставил огонь зашипеть. Полный голос Атанаис обладал исключительной способностью вызывать в слушателях такие эмоции, какие она хотела вызвать — печаль или радость, веселость или скорбь, покой или тихую задумчивость.
И теперь, поглядывая на путников, она с довольством отметила, что даже суровое и всегда серьезное лицо Нидара Сура смягчилось и расплылось в мечтательной улыбке. Таинственный, то темнеющий, то вновь светлеющий мотив погружал всех в мечты о рассвете. Мягкими переливами он будил в путниках то сон, то радость, то печаль, то свет.
Сестры переглянулись, лукаво друг другу заулыбались и вновь поглядели на небо: если сам Нидар Сур не запрещал и глядел на них завороженными и начинающими слипаться глазами, они могли петь сколько душе угодно.
Сагрия, испытывавшая к музыке менее восторженные чувства, однако тоже тихонько подпевала, соблазнившись чудесной мелодией, но стараясь не произносить слов, которых не знала.
Атанаис повела песню тише и нежнее, добившись того, чего хотела — глаза многих путников начали закатываться и слипаться, головы то падать, то вновь резко подниматься. Девушка хитро улыбнулась — она хотела, чтобы они отдохнули, посему бороться со сном было бесполезно. Но далеко не все уступили Атанаис: Акил, граф Сагдиард и Цесперий глядели на неё во все глаза. Цесперий же смотрел на неё прищурено и недоверчиво. Музыка потрясла и сжала сердце, и фавну вспомнился его родимый край, скованный дремучими лесами, и все те, кого он любил. И хором пели родные у костра, и аккомпанировали себе на чудесных инструментах. Но вместе с горечью о том крае, из которого его выкрали, о том, сколько лет он провел вдали от своего истинного дома, сердце его сжал страх и тепло — в пении этих сестер, глубоком, нежном и всепроникающем, чувствовалось что-то горячо родное. И на огромных его глазах выступили десятилетиями назад позабытые слезы.
Марк тоже не спал и не мог спать. На бледном лице его отразилось мучительное волнение, рука, со всей силы сжатая в кулак, прижалась к губам, глаза были мрачны и видели лишь одну исполнительницу, лишь ее улыбку, лишь ее мечтательный взгляд — Ишмерай. Он страшился того, что она могла посмотреть на него, и желал этого более всего на свете. И она посмотрела на него долгим, нежным взглядом, не переставая петь. И Марк мысленно от всей души возблагодарил небо за то, что она так смотрит на него и улыбается. И в эту минуту ему было неважно, почему она улыбалась. Девушка просто улыбалась, и для него это было вершиной счастья.
Когда сестры перестали петь, усталые путники начали просыпаться и сонно высказывать свое восхищение их мастерством. Предоставив Атанаис отвечать на их восхваления, Ишмерай отправилась готовиться ко сну.
— Никакой Калиго, никакой Нергал не причинит тебе вреда, — раздался за её спиной такой знакомый, такой дорогой ей шепот. — Я не позволю.
Марк волновался. Его руки всегда сжимались в кулаки, когда он волновался, а отчаяние в его глазах просто поразило её.
— Ты веришь мне? — нежно, требовательно, решительно вопросил он.
— Я верю тебе, — преданно шепнула девушка, впервые за долгие дни в своем к нему обращении не подчеркивая разницу в их положении.
Их разделял лишь один шаг, но ни он, ни она не смели сократить столь малое расстояние.
«Я всегда буду верить тебе…» — подумала она, ни на мгновение не усомнившись в этом, ни на мгновение не вспомнив о Маргит или других обстоятельствах, которые могли бы омрачить столь торжественную уверенность.
Марк двинулся к ней, но девушка отступила, опустив глаза. Ей стало страшно от этого решительного взгляда. Не обратив к Марку более ни слова и ни взгляда, девушка оставила его.
Укрывшись одеялом бессонной ночи, Ишмерай вдруг осознала, почему Атаргата осталась верна Шамашу, несмотря на его забвение и предательство. Что бы Солнце не сделало, Луна всегда будет ему верна.
Как бы Марк не поступил с ней в будущем, Ишмерай всегда будет верить ему. Как бы жестоко эта вера не наказала её, как бы жестоко не отомстила.
Глава 22. Форт Шамалла
Следующие несколько дней путники терпеливо преодолевали лихие горные тропы, то наслаждаясь захватывающими картинами легендарного скалистого края, то опасаясь обрывов и пропастей, в зияющей глубине которых оглушительно звенели стремительные воды беспокойных рек.
По узкой тропе к форту Шамалла приходилось идти пешком, держа коней за поводья. Дорога утомляла, но никто не смел жаловаться. Ишмерай встречала тяготы пути с гордо поднятой головой и с улыбкой, а Атанаис и Сагрия, глядя на неё, терпеливо молчали. Сагрия тоже пыталась улыбаться и даже шутить с Марцеллом и Ивеном Аимом. Марцелл любил хорошие шутки и был не прочь посмеяться.
Остальные шли впереди. Нидар Сур изредка переговаривался с посланником Ансаро, Цесперием и Марцеллом. Граф Сагдиард и Марк шли следом молча. Принц часто оглядывался назад, туда, где так светло улыбалась Ишмерай, и с радостью бы присоединился к ней, но тропы были слишком узкими, и он рисковал сорваться в пропасть вместе с конём в своём нетерпеливом стремлении идти рядом с ней. За эти несколько дней они вымотались так, что Марк успевал лишь пожелать Ишмерай добрых снов. Ему не терпелось поговорить с ней, но остаться наедине в этом отряде было так же легко, как прыгнуть в реку, бушевавшую далеко внизу, и не разбиться.
— Простите мне мою дерзость, Ваше Высочество, но вам непременно следует поговорить с вашей барышней, — с улыбкой сказал виконт Аим. — Иначе ваша печаль свалит вас с ног. А идти нам еще долго, так что силы вам понадобятся.
Марк пристально поглядел на виконта и тихо осведомился:
— Здесь целых три барышни. Кого вы имеете в виду, дорогой мой Ивен?
Виконт было удивился, но понял, что принц не хотел так просто раскрывать тайн своего сердца, и продолжал:
— Ту, на которую вы смотрите чаще всего, к которой вы оборачиваетесь чаще всего, рискуя свернуть шею или оступиться и полететь в обрыв. Ту, из-за которой вы покинули своё государство и ныне мчитесь неизвестно куда.
— Посольство в Авалар не менее важное обстоятельство, нежели поход
