Гиена принюхалась и издала лающий звук, от которого на моих руках волоски встали дыбом. На мгновение я задумалась, а не издала ли этот звук своим человеческим ртом и горлом, но решила, что все же нет.
Сократ провел руками под пиджаком, и я увидела за его поясом пистолет. Он был бывшим копом, которого уволили, когда он помог поймать городскую банду, состоявшую из вер-гиен. Он стал героем, полиция избавилась от банды, но Сократ потерял жетон и любимую работу.
— Когда у тебя появился мой зверь? — прошептал он.
— После пули, прошедшей сквозь Арэса в меня, — ответила я.
— Твоя гиена не должна была заявить о себе до следующего полнолуния. Еще две недели, но я ее чувствую, ощущаю на тебе ее запах.
— У меня все быстро развивается.
— Верно, ты — это что-то, — согласился он, снова потерев руки.
— Ты же, время от времени, выезжаешь с Микой из города?
— Анита, зачем задавать этот вопрос? Ты же знаешь, что это так.
Я посмотрела на него, просто посмотрела.
Его взгляд был направлен мимо меня на Домино. Взгляд был сердитым и красноречивым, и, казалось, говорил: «Как ты мог?». Сократ чуть приподнял бровь и еле заметно наклонил голову в сторону.
Сила Домино снова вспыхнула.
— Я ничего не сказал.
Ни взгляд Сократа, ни сам Сократ не выражали доверия.
— Неужели ты думал, что я никогда бы это не выяснила? — спросила я.
Он перевел взгляд на меня.
— Понятия не имею, что ты там, как считаешь, выяснила, поэтому мне сказать нечего.
— Сократ, больше не лги мне.
К нам направлялся Гонсалез. Я так пристально на него смотрела, что Сократ тоже на него оглянулся. Мы привлекли внимание всех копов. Я погрузилась эмоциями во взволновавшее меня дело, и к чертям забыла о здравом смысле. Копы по большей части наблюдательны, особенно с теми, кому приходится доверять свои жизни, поэтому наша стоящая особняком компания, их не успокоила.
— Анита, какая-то проблема? — спросил Гонсалез.
Если я скажу «нет», то он поймет, что это не так, но…
— Нет, — ответила я, и это «нет» было очень твердым, очень уверенным. Вообще-то однажды таким «нет» я заставила разреветься официантку. Гонсалез не заплакал — он был крепким орешком — но понял, что это было абсолютным, непоколебимым отрицанием. Порой я говорила слишком яростно и случайно заставляла официанток плакать, но порой в свои слова я вкладывала точное количество силы, необходимое для того, чтобы заставить людей прекратить расспросы.
Гонсалез глянул на меня, а затем поочередно на стоявших рядом мужчин.
— Ладно, как себя чувствуешь? Ты малость позеленела.
— Скажу лишь, что жалею, что не выпила побольше жидкости за обедом.
Он слегка усмехнулся, но взгляд его оставался настороженным, и снова оглядел всех мужчин. Гонсалез снова перевел взгляд на меня и его подозрительные глаза полицейского сказали, что я в полном дерьме и он мне не верит. Вы можете спросить: не верит чему? Он ветеран полиции, который уже десять лет как в запасе. Он не верит ни одному чертову слову, что ему говорят.
— А я думал, что ты крута, Блейк, — пробасил мужчина с другого конца коридора. — Слышал, тебя беспричинно вывернуло ланчем.
Это приперся Трэверс, оказать моральную поддержку Каллахану и продолжить быть занозой в заднице.
— Трэверс, какая-то проблема? — спросила я, слегка повысив голос, как он в своем комментарии, потому что мы находились в разных концах коридора.
— Ты, ты и твои… мужики — вот моя проблема. — Он направился к нам.
Я обошла Гонсалеза и двинулась навстречу Трэверсу.
— Анита, — начал Сократ, — не нужно…
Я повернулась и выставила указательный палец.
— Даже не начинай.
Никки преградил мне путь.
— Что ты собираешься делать?
Я понимала, что Трэверс напрашивается на драку, чего хотелось и мне. Я остановилась.
— Блядь.
Он мне улыбнулся.
Но у Трэверса не было причины с ним связываться. Он был просто разгневанным здоровяком, ожидавшим, чтобы кто-то нанес первый удар, чтобы он мог ответить. Язык его тела так и кричал: «Ну, давай».
— Чего лыбишься? — спросил Трэверс.
Я поняла, что этот вопрос был адресован Никки, который повернулся и смотрел на него. Трэверс не был новобранцем, и должен был понимать, что означает такой взгляд, но ощетинился и сжал кулаки. Никки устойчивее поставил одну ногу, если придется развернуться на удар. Я вышла перед ним.
— Анита, — начал Никки.
— Все в порядке, Никки.
— Нет, Никки, не в порядке, — пропел Трэверс, плохо и нелицеприятно пародируя меня.
— Трэверс, мы не позволим тебе нас спровоцировать.
— Они ввяжутся в драку, Блейк, просто не смогут ничего с собой поделать. Пни собаку, и она тебя тяпнет.
— Трэверс, они не собаки, в них нет ничего ручного.
— Нет, они не ручные, а просто тряпки.
— Что общего между всеми собравшимися и этой фразой? — спросила я.
Теперь Трэверс стоял прямо перед нами. Его руки по-прежнему были сжаты в кулаки, предплечья практически вибрировали от гнева. Он хотел, почти нуждался в том, чтобы что-то ударить.
— Никки, ты всегда прячешься за спиной своей подружки?
— Нет, — произнес Никки, и его «нет» оказалось сравни моему: очень твердое, очень уверенное, не оставляющее пространство ни для чего, кроме отрицания. Он двинулся к Трэверсу, но я встала между ними.
Я опустила некоторые из своих щитов, не все, и не до конца, но достаточно для того, чтобы когда прикоснулась к руке Трэверса, могла вытянуть его гнев. Способность кормиться сексом — сила Жан-Клода, но еще я могла кормиться гневом и это было моей силой, моим особым маленьким талантом. Я тренировалась, пока не научилась забирать чей-то гнев, вычерпывая его словно скопление сливок, оставляя обезжиренное но цельное молоко.
Я не стала слишком много забирать гнев Трэверса, потому что это могло привести к каше в голове и быть замеченным остальными полицейскими. Я вроде как слизнула чуть-чуть его гнев, будто съела вишенку с торта.
Трэверс нахмурился, секунду выглядел потерянным, затем отдернулся от меня, придерживая руку так, словно в месте, где я к нему прикоснулась, ему было больно.
— Что ты со мной сделала?
— Почему ты на нас зол? — спокойно спросила я.
Он покачал головой, потер руку.
— Блейк, сделай мне одолжение: в следующий раз, когда я окажусь на грани смерти, не спасай меня, и своим сраным вампирам не позволяй это сделать.
— Ты скорее в страшных страданиях сгниешь до смерти, чем позволишь Истине высосать из тебя гниль?
Трэверс посмотрел на меня, в его глазах плескалась настоящая боль.
