— Мара, ба каах. Ла такар дикет, Мара. — Он рванулся к ней, осторожно, но молниеносно беря ее на руки. Радужное облако вокруг них вспыхнуло, и темная сила полилась в Сэм, как кровь донора. Усталость стала отступать, веки перестали быть неподъемными, и она посмотрела в голубые глаза Дориана.
— Спасибо, что пришел.
— Я пришел бы к тебе откуда угодно. — Произнес он, неотрывно глядя на нее, и продолжая кормить ее тьмой. — Ты вспомнила?
— Да, Дориан. Я знаю, кто мы. — Сэм смотрела на него по-новому. Теперь она видела одновременно два лица: лицо ее человеческой любви и лицо любви бессмертной. Она помнила, как они встретились на границе света и тьмы. Как осветилось его лицо, а тени позволили увидеть ему ее, Мару. Как она не побоялась и протянула ему руку во тьму, и как их руки сплелись, сотворив с миром то, что случилось. Их любовь положила начало миру, такому, каким он был сейчас.
Казалось, комната вокруг не существует, и весь мир погрузился в безмолвие, теперь, когда они снова соединились.
— Мара, — он шептал на древнем языке слова нежности, и темные густые слезы лились из его глаз.
— Дориан, — она бережно провела руками по его лицу, и глаза ее сияли, как огонь. — Мир мой, сон мой, свет мой. Любовь моя.
— Тьма сидит у моих ног, — улыбнулась Сэм, запуская руку в пряди темных волос Дориана. Так непривычно было видеть его бледное лицо на фоне рассветного зарева.
— Знаешь, так странно быть на свету, — сказал он, подымая на нее глаза.
— Ты привыкнешь, как я привыкла к ночи.
— Я знаю, о чем ты все время думаешь. — Сказал он. — Я не против того, чтобы вампиры стали людьми. Только я не хочу принуждать их, они должны пойти на это добровольно.
— Так не обязательно должно быть, — сказала Сэм, чуть заметно помрачнев. — Это идея Габриэля. Я не могу представить себе Малькольма человеком, это все равно, что лишить его сути. Надо было сказать ему, что со мной все в порядке, — огорчилась она.
— Я сказал, — улыбнулся Дориан, и Сэм посмотрела на него с благодарностью. — А вот и Габриэль, — сказал Дориан, не оборачиваясь, и ангел появился на террасе.
Он замер, увидев их двоих вместе.
— Вы соединились. — Потрясенно произнес он.
— Ты чуть не убил ее вчера, — сказал Дориан, поворачиваясь к нему, в его голосе зазвучали нотки гнева.
— Если бы она умерла вчера, — произнес Габриэль, — она бы вернулась к свету. И все мы были бы спасены. — Он с досадой смотрел на влюбленных. — А теперь ворота закрыты.
— Ты готов был убить меня, лишь бы добиться своего? — пораженно спросила Сэм, а Дориан заметно напрягся, словно перед броском. Сэм успокаивающе коснулась его руки.
— Это был единственный выход. Но ты вспомнила быстрее, чем я думал. — Сокрушенно произнес Габриэль, опускаясь на террасу. Ему, похоже, было абсолютно наплевать, даже если бы Дориан разорвал его на части.
— Я думала о том, о чем ты говорил, Габриэль. Но я говорила тебе еще вчера, большинство вампиров, которых я знаю — живые, мыслящие существа, способные чувствовать, и я не могу разрушить их жизни только для того, чтобы открыть какой-то мифический путь к свету.
— Он не был мифическим, — Габриэль верил в то, что говорил. — Это был последний шанс. Теперь, даже если вы снова расстанетесь, потребуются века для того, чтобы такая возможность снова появилась.
— Мы не расстанемся. — Отрезала Сэм. — Мы едины, и тебе придется принять это, Габриэль.
— Нет, — он покачал головой. — Я принадлежу свету. А ты — ни то, и ни другое. Я больше ничего не должен тебе, я ухожу.
— Габриэль, ты ведешь себя, как ребенок.
— Я и есть ребенок, твой ребенок, если ты забыла. — Бросил он ей в лицо, затем развернулся и спрыгнул с террасы.
Сэм тяжело вздохнула, и, убрав руку Дориана с коленей, поднялась.
— Он вернется. — Сказал Дориан. — Вечность — это слишком долго для того, чтобы никогда больше не пересечься.
— Тогда почему у меня такое ощущение, что я предала его?
— Ты успела привязаться к нему.
— Я успела вспомнить его. — Грустно сказала Сэм. — Он — мое дитя.
— Они все — наши дети. — Сказал он, делая широкий жест рукой.
— Тогда, может, он прав в том, что я лишила их шанса на свет?
— Мы ведь живем в любви, почему они не могут жить в любви и мире с самими собой? — Возразил Дориан.
— Потому что в них неравные доли света и тьмы. Потому они ищут себе пару. Но представь, как трудно найти того, кто восполнит твои части света и тьмы до равенства? Настолько трудно, что почти невозможно. И это единственный шанс на счастье, который мы оставили им.
— А что нужно было сделать? Дать тебе умереть?
Сэм прошлась к краю террасы.
— Я бы растворилась в свете, ты во тьме. И они могли бы успокоиться в свете или тьме, устав от поисков счастья здесь.
— А мы? Что бы делали мы?
— Не соприкасались, не обретали форму, были бы сознательным светом и тьмой, как в самом начале.
— Тьмой и светом, несущим в себе боль. Потому что я не смог бы быть прежним. И каждый, ищущий во мне покоя, находил бы боль.
Она взглянула на Дориана. Он говорил правду, похоже, у них не было выхода. Она вернулась к нему и коснулась его руки, боль сразу утихла.
— Никогда не отказывайся от нас. — Произнес он.
— Не буду, — сказала она, но ее голос не был счастливым.
— Мак, — Сэм вошла в комнату, предварительно постучав в дверь, хотя и появилась в доме прямо посреди коридора всего в двух шагах от его двери.
— Мара, — он слегка склонил голову в знак почтения.
— Я не забыла, — произнесла она почти одними губами, и глаза ее едва ли были глазами безразличной королевы.
— Ты изменилась. — Спокойно сказал он, но это прозвучало, как удар для Сэм. — Ты теперь действительно Мара. — Он прошел в дальний конец комнаты, увеличивая расстояние между ними.
— У меня был выбор, — произнесла вслух Сэм то, что до сих пор мучило ее.
— О чем ты? — Повернулся к ней Мак.
— Умереть, — ответила она, опуская глаза, — и больше никогда не соприкасаться с тьмой.
Казалось, он побледнел от сказанных ею слов.
— Это было бы больше, чем смерть для нас. Для всех нас, для него. — Произнес он, имея в виду Нагару.
— Разве тебе было бы не легче знать, что я умерла, чем видеть меня такой? — Спросила Сэм.
— Чушь, — резко выдохнул Малькольм. — Мне было бы легче, если бы ты не мучила себя памятью своей последней человеческой жизни. Было бы легче, если бы в тебе не осталось ничего, кроме Мары. Если бы ты стала высокомерной и безразличной. — Он приблизился к ней вплотную, и в его глазах светилась боль. — Но ты приходишь, и в тебе так много любви, так много Сэм, ее глаза, ее улыбка, ее упрямство.
