я продолжала копаться на кухне с обедом, стараясь прийти в себя и отогнать все страшные мысли, которые снова подкрадывались, нагло и жутко ухмыляясь.
Я ненавидела их всей душой и дрожащим сердцем, потому что они обладали тошнотворными запахами перегара и мужского пота. Смотрели на меня из темноты проклятыми алчными глазами, в которых была только животная похоть и не единого проблеска сознания.
У этих мыслей были вонючие, но страшно сильные худые руки, из которых я не могла вырваться ни в одном своем страшном сне… Как не смогла вырваться наяву, утопая в грязи, собственной боли и унижении…
Я провозилась с обедом еще пару часов, но в целом была довольна собой.
Эдя должен был спуститься с минуты на минуту, и я слышала, как он шаркал машинами по полу, а медведь дышал глубоко, слегка хрипло, но все-таки ровно. Возможно, и ему скоро станет лучше.
Я заварила ему чай из тех трав, что смогла найти в кладовке.
Вроде бы ничего особенного: ромашка, мята, горсть сушеных душистых ягод и мед — но почему-то мне казалось, что ему должно было понравиться.
Накормив брата и проследив, чтобы он поднялся к себе и снова занялся единственным делом, которое его увлекало и успокаивало, я вернулась на кухню, чтобы наложить еду медведю, услышав за своей спиной его сухое и недовольное:
— ЭТО я не буду!
— Фасоль очень полезная. В ней много витаминов и…
— Пусть хоть золотая! Сказал же, что не буду!
— А у медведей тоже бывает детский сад? — язвительно, но со смехом уточнила я, откладывая тарелку с фасолью и другими овощами в сторону. — Потому что ты из него еще не вырос.
Наверное, еще и губы надул?
Прикусив нижнюю губу, чтобы сдержать неуместную улыбку, я только выдохнула:
— Ну хорошо, тогда сразу десерт.
Взяв в руки небольшой термос с заваренными травами и тарелку с полезной сладостью, я двинулась к нему, как всегда присаживаясь на колени на некотором расстоянии.
Пока наливала все еще горячий, но уже ароматный чай в его высокий стакан с неизменной трубочкой, медведь стойко молчал и, как всегда, только нюхал, а я ему не мешала, надеясь, что хотя бы это его медвежьей душе придется по вкусу.
Он долго вынюхивал содержимое тарелки и в конце концов нахмурился:
— Это что?
— Морковный пирог.
То, что ему не понравится, можно было понять по сведенным бровям и хмурому взгляду.
— По-твоему, я похож на кролика? — сухо проговорил медведь, не слишком-то воодушевившись тем, что ему предстояло съесть.
— Ну, учитывая тот факт, как быстро ты возбуждаешься…
Договорить я не смогла, потому что его глаза потемнели.
За секунду от сиреневого до почти фиолетового.
И это было большое ОЙ!
— Не вздумай бежать! — прорычал он и весь как-то собрался. Словно для прыжка. А я застыла на месте с вытянутой рукой, в которой был термос, слыша лишь, как отчаянно заколотилось сердце. — Молчи и не двигайся!
Я с трудом различала слова за этим низким рычанием, которое словно опускалось по его телу в пол, отдаваясь легкой, едва заметной вибрацией.
— Не бойся меня!
— Что?..
— Думай о чем угодно, только, черт побери, не бойся!
Я тяжело сглотнула, ничего не понимая, но стараясь сделать так, как медведь сказал, потому что чувствовала кожей, что в этот раз шутки закончились.
И пускай он все еще был бледен и измучен своими незаживающими ранами, сейчас я знала наверняка, что его тело способно удивить. И напугать.
Раненый зверь в последнем рывке способен разорвать в клочья.
Я много слышала таких историй от охотников в поселке, когда папа был дома, и они приходили к нему как к своему другу и товарищу.
Нет, я никогда не поддерживала убийства животных и считала это дикостью и полным невежеством, но эти истории учили меня тому, как нужно вести себя, живя на окраине леса, откуда может появиться любой самый страшный зверь.
Как это создание в теле человека.
Я старалась думать о братике и не обращать внимания на то, как медведь тяжело и хрипло дышит, а его тело напрягается как-то хаотично и резко, словно мышцы скручивало изнутри независимо от его воли.
Ведь он не собирался становиться зверем прямо сейчас?
Или что с ним творилось?
По мере того как мои мысли все дальше уходили в сторону печали о брате и воспоминаний о том, как мы возили его по врачам, медведь успокаивался и, кажется, даже стал дышать ровнее.
— Иди, — хрипло и тяжело выдохнул он, но не успела я подняться на ноги, стараясь как можно быстрее отойти от него, как он схватил термос, потянув его к себе: — А вот это оставь.
Он выпил весь чай.
Но к еде не притронулся.
И больше ничего не говорил, а я от этого почему-то чувствовала себя неловко.
Все пыталась понять, что же случилось с ним, и почему мне было так откровенно не по себе, и сама себя убеждала в том, что лучше уж мне не знать. Чтобы спать спокойно.
Но перед тем, как лечь спать, я снова опустилась на колени возле него, чтобы обработать все еще воспаленные раны.
Больше не говорила о том, что нужно пить лекарства, потому что уже уяснила, что это просто бесполезно.
Вроде не осёл, а медведь, но такой упрямый!
Он ничего не говорил, даже когда ему было больно.
Только стискивал зубы и напрягался всем своим огромным мускулистым телом, пока я старалась сделать все как можно быстрее и менее болезненно.
Так же молча я легла на диван, когда спустилась со второго этажа, уложив брата спать.
Но уснуть не могла.
Все думала о том, что не смогу поставить его на ноги
