— Вы гуманист, Амир, — подразнила она. Но мужчина остался серьезен.
— Таковы все бессмертные. Это было всеобщее решение.
— Я думала, у вас тоталитарный режим.
— Невозможно лишить зверя желания убивать. Ваши слова? Если бы были несогласные, они бы себя проявили. Калина, какое ваше любимо блюдо?
— Что я слышу? Вы обратились ко мне по имени? Какая честь в адрес простой ягоды, — подразнила она, беззлобно улыбаясь.
— Какое? — терпеливо настаивал капитан.
— Знаете, сытый вы не такой колючий.
— Кто бы говорил. Вы ответите?
— Если вы скажете, сколько потребовалось крови, чтобы так вас усмирить?
— Триста пятьдесят миллилитров. Это обычная моя порция.
— И этого достаточно, чтобы…
— Ощутить насыщение?.. Более чем. Желудок не треснет, конечно, но голова перестанет кружиться и сил хватит примерно на десять часов. Но до этого лучше не доводить. Есть чаще. Что мы и делаем. Или наступает ломка.
— Ломка?
— Да, жажда. Мучительная боль в теле.
— В области желудка?
— Нет, вначале в висках, затем распространяется мышцами, после уходит в суставы. Потом повышается общая температура тела. И, наконец, организм начинает пожирать себя сам. Впрыскивая отравляющие вещества в кровь. Тело перестает болеть, но организм разрушается.
— И бессмертный умирает?
— Нет. Вначале иссушается. Смерть приходит после безумия.
— Безумия?
— Да, от длительного голода и отравления собственным ядом мозг и нервная система необратимо страдают.
— Сколько крови нужно, чтобы прекратить этот процесс?
— На первой стадии хватило бы и ста миллилитров. Это мало, но боль прекратится. На второй нужно больше. Далее еще больше. Организм уже частично разрушен и не в силах полноценно переваривать и впитывать полезные вещества.
Калина растерялась от подобной внезапной искренности. Смотрела на капитана во все глаза, позабыв о своей обычной оборонительной холодности.
— Вы этого не знали?
— Нет. Думаю, никто из нас не знал.
— Чушь. Ваши ученые ставили эксперименты на наших собратьях. Мы узнали эти сведения в большей степени от вас. Самим доводить себя до третей необратимой стадии в голову не приходило. Любой из нас в силах поймать кота или птицу. Это не лучшая, но альтернатива.
— Вы же тоже нас изучали. И ели…
— Да, мы убивали. Сразу, а не мучили голодом недели напролет. Не измывались, наблюдая за болезненной ломкой.
— Вы же не можете поручиться за всех. У меня имеются иные сведения.
— Не могу поручиться, вы правы, — честно признал Амир, изучая глаза Калины. Настойчиво заглядывая в них.
Замолчали. Какая-то странная, непривычная откровенность, чувство открытости родилось в результате. Проскурину это смутило…
— Так какое ваше любимо блюдо, Калина?
— Блины.
— А как вы относитесь к картофелю? Это такой клубнеплод семейства пасленовых.
— Я знаю, что это, Амир, — улыбнулась женщина. — И немало удивлена, что знаете вы. Но я не часто ем картофель.
— Это дорого и вам не по карману? — уточнил он. Странно, но голос звучал искренне обеспокоенным.
Проскурина повторно улыбнулась. Осведомленность капитана в одних вопросах поражала, в других возмущала, а незнание простых для каждого человека истин рассмешило. Лишнее напоминание, что они дети разных миров. Женщина улыбнулась в третий раз, уже широко и сверкнув зубами.
— Это доступная еда. И она мне по карману. Но это углеводы. Мне предпочтительней белки. От них форма тела, знаете ли, не так страдает.
— Значит, вы тоже хищница, Калина…
Настал черед капитана улыбнуться и сверкнуть глазами. Помолчали.
— Я спросил не случайно.
— Вы хоть что-то говорите случайно?
— А вы умеете дослушать без встречных колкостей?.. Если у вас есть выбор, блины или картофель, что вы выберете?
— Очевидно, что блины.
— При том, что и картофель вас насыщает точно так же?
— Насыщает. К чему вы ведете?
— Кровь анотов существенно отличается по вкусу от человеческой.
— Они такие вкусные?
— Как блины.
И снова тишина надолго и только внимательные взгляды с обеих сторон.
— Я поняла. И правда, не коснусь картофеля, если будут блины… Какова ваша цель? В этих мирных переговорах.
— Ответ заложен в вопросе. Мир, Калина. Вы думаете, мы нападем на вас, едва поднимите «железный занавес»?
— Не исключаю.
— Какие у нас мотивы?
— Господство и порабощение.
— Нас многим меньше, чем вас.
— Вы многим сильнее нас, — парировала она.
— Знаете, мне начинает казаться, что вы получаете удовольствие от того, что противопоставляете свое мнение моему на каждом шагу.
— Мой отец говорит, что общение со мной по ускоренному методу готовит мужчин к тяготам семейной жизни. Так что наше вынужденное общение вам только на пользу.
— Разве я говорил, что собираюсь жениться?
— Рано или поздно соберетесь.
— После вашего ускоренного метода никогда не соберусь. Убили на корню.
— Какой вы хлипкий и ранимый, Амир. Такое чувство, что у ваших дам нет зубов.
— Удачная острота. Женщины, с которыми я имел честь общаться до вас, существенно отличаются в умении вести диалог с мужчиной. Но я благодарен вам за суровую школу жизни. Я думал, вы так «нежны» со всеми, а вы, выходит, меня облюбовали особенно.
— Никаких любимчиков, Амир. Их нет у жизни, не будет и у меня. Вы просто солдат в строю. А я одинаково беспощадна ко всем, — с улыбкой говорила она.
— Интересно почему?
— Не ищите подвохов. Никакого насилия, пережитого в детстве, жестокости родителей. Вы же видели мое досье. Просто я не даю авансов и сужу о людях только по их поступкам. А не людей я даже не сужу.
— Досрочно осудили?
— Нет. Просто не воспринимаю как подобных себе существ. И в этом нет желания вас оскорбить. Я помню, что мы лишь звено вашей пищевой цепи. И это ничто и никогда не изменит.
— Вы выступите против мира с нами? — уже серьезно, покинув шуточки, спросил капитан.
— Еще не решила.
— Решили. Нет нужды юлить. Вас тут не обидят, какую бы позицию не заняли. Вернетесь к любимому целой и невредимой. Говорите как есть.
— Значит, вы все-таки поверили про жениха? — игриво улыбнулась Проскурина.
— Я про вашего кота, — осадил капитан.
— Вы уполномочены государем узнать, какую позицию я займу по возвращении к людям?
— Если государь желает узнать что-то, он делает это лично. Ваша позиция, в отличие от ваших коллег, ясна государю. И она его нисколько не беспокоит.
— Интересно, почему?
