— Любого кто меня обидит, накажут, разве нет?
— Вам это чем поможет, уважаемая? Случись непоправимое, здоровье вам это не вернет. И у меня будут хлопоты. Я ведь не шучу и не устрашаю вас.
— Тогда о каком мире идет речь? Если вы даже своих военных, которыми тут кишит все не в силах контролировать?
— Ваш батюшка прав. Вы — то еще испытание.
— Я передам ему при встрече.
— Передайте еще и то, что я искренне надеюсь, что вы уродились такой не в вашу уважаемую матушку.
— Не волнуйтесь, я уродилась в отца. Именно поэтому он меня все время и упрекает моим характером. Как в зеркало смотрит. И злится ответной волне, — намекая на то, что и сам Амир не без характера, улыбнулась Калина.
Капитан сощурился уловов намек, и перед тем как двинуться прочь, шепнул:
— Сочувствую маме…
— Амир?
— Слушаю, сударыня? — тяжело вздохнув, капитан замер и оглянулся.
— А вы, почему тут бродите? Инспектируете меня лично?
— Безусловно. У меня ведь нет иных хлопот, — весьма почтительно ответил он. Но подтекст — насмешка, был очевиден.
— Как я погляжу вы только после полдника? Опрокинули еще триста пятьдесят?
— Четыреста. Знал, что нас ждет новая встреча… — И, натянуто улыбнувшись, капитан все-таки ушел.
Калина не успела осмотреть этаж до конца, чтобы свободно ориентироваться, когда ее нашел юный военный, переодетый в штатское.
— Вас ждут внизу.
Молодой бессмертный был довольно приятен лицом, если не сказать — мил до неприличного. Широко улыбнувшись и кивнув в знак приветствия, он внезапно спохватился. Вытянулся по стойке смирно и прокричал в форме рапорта:
— Прошу простить меня! Ваинаританум! Рад служить!.. Я приставлен к вам в качестве сопровождающего, на все время вашего присутствия во дворце!
— По чьему распоряжению?..
— Государя!
— Поняла, — поджав губы, кивнула женщина. — А это страшное слово, что вы произнесли, должно быть, ваше имя?
— Так точно, мадам!
— Мадмуазель… Тебя, кажется, забыли предупредить о конспирации? — улыбнулась Калина. Непосредственность этого бессмертного ее развеселила.
— Никак нет, предупредили! — скороговоркой рапортовал юноша.
— Ты уверен?
— Да! Государь сказал, нет нужды делать вид, что ты есть не тот, кто ты есть, солдат! Ягодка все равно раскусит! У нее ясные глаза и светлый ум! — вытягиваясь стрункой, отчитывался он так, что Калина глохла.
— Какая замечательная речь, солдат. Вы долго ее зубрили по просьбе государя? Должно быть, чтобы польстить мне? — хохотнула журналистка.
Юноша слегка зарумянился, скосив глаза на сторону. Поправил свой мундир без знаков отличия, тряхнул густой русой челкой и неловко признался:
— У меня отлична память. Я запоминаю все, что услышал, сразу. Когда делегация прибыла на первый пост города бессмертных, вы выглянули из окна и сказали: «По-видимому, они сосут не только кровь, но и деньги. Вот это размах!». Мне понравилось. Это вроде, похвала.
— Вот-вот, я вас хвалила, — Калина подавилась смешком. — А как вы меня услышали? Не отсюда же?
— Я был там, на посту, на дежурстве. Стоял сразу за дверью вашего транспортного средства. Они у вас смешные, мадмуазель Калина.
— Да, не ваши… А почему вы стояли на посту там, а не здесь?
— Наказан, проштрафился.
— За что?
Юноша стушевался и мялся какое-то время. Поглядывал на гостью прозрачными глазами и краснел, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну же, Ваинанинани…как там тебя?.. — щелкала она пальцем, припоминая.
— Танум. Ваинаританум.
— Танум, так и запишем. Что ты такое вытворил? Люблю бунтарей…
Эта умышленная лесть понравилась юноше, как и взгляд, которым при этом в него стрельнула обаятельная чужачка. И солдат неловко признался:
— За недозволительную дерзость в адрес дамы. По приказу…
— Государя? — подсказала Калина.
— Нет, он шепнул мне, что и сам бы не прочь. Преемник наказал. Он скор на расправу, — тяжело, удрученно вздохнул юноша.
— Понимаю. А что ты сказал? И главное, про кого? Какая-то высокопоставленная куколка тебе приглянулась? — задорно подмигнула гостья.
— Государю как раз докладывали, что гости прибудут в положенный срок и в их числе все-таки будет дама. Ну, я и дерзнул шепотком… А преемник услышал. Всегда он все слышит, что я шепчу, — бурчал он обиженно. — И наказал.
— А что дерзнул, Танум?
— Вы только не… Черт, меня снова отправят в дозорные! — упал он духом.
— Не отправят, даю слово, что не выдам.
— Дерзнул сказать, что я бы ее… укусил. Вы только не подумайте ничего такого! Я не голоден! То есть, не за тем укусить! Честно-честно! Да и не туда, куда вы подумали! — тут же в ужасе стал оправдываться он. — Я за попу хотел, честное слово! Там же фото было в досье! Государь его смотрел, а я значит, за спиной стою и… тоже его вижу. А там такое!.. Ну, вот тут слегка прикрыто, — накрыв обеими ладонями свою грудь, сказал он, смешно выпучив глаза, — и тут позади, а вы еще как на грех задом повернулись! Ой-ей-ей! До добра не доведет такая одежда! У нас так дамы не ходят. Ни разу не видел. Нельзя. Ну и мы с государем сболтнули лишнего от переизбытка этого…
— Эмоций, — подсказала Калина.
— Ну да. Их самых, — удрученно признался он и снова густо покраснел.
Юноша был уже не просто красный — бордовый. И страшно нервничал. Калина смотрела на него какое-то время молча, а потом, осознав, что на фото она была в купальнике, стала истерически хохотать, чем лишила несчастного простодушного солдата остатков самообладания.
— Я жестоко оскорбил вас?! Да?! — бледнея выдохнул он.
— Все! — обращаясь к самой себе, потребовала она. — Хватит ржать, Каля!
— Каля?..
— Так меня называл в действе папа. Я не обиделась, Танум. У нас купальный костюм не зазорное одеяние. Иначе бы мы его не одевали. И я поняла, что ты имел в виду под «укусить». Все в порядке. Знаешь, столько приятных минут в этих стенах я пережила впервые. Думала даже тут у вас все кроме государя хмурые зануды, а оказалось, есть еще один приятный джентльмен. Спасибо, развеселил. А теперь соберись и пошли.
— А вы расскажите?..
— Нет. Но тебе стоит научиться держать свои мысли при себе.
— Я больше никогда такого не скажу, — винился он, в приступе раскаяния уронив голову практически себе на грудь.
— Я не про то! Болтун находка для шпиона. Зачем же ты так сам себя выдал? — пожурила женщина.
— Странно, мне государь сказал, что вы станете у меня все выпытывать. А вы учите меня вам ничего не рассказывать, — растерялся он, хлопая неприлично длинными ресницами. До того хорошенький, что даже уму непостижимо, что у юноши может быть такое милое лицо.
