Знал бы только кто, как тяжело ей дается это «правильно». Знал бы кто, что большинство из этого «правильно» — только доля искрометной удачи и инстинктивной мгновенной реакции. В отличие от Сиф, Сигюн не всегда уверена в себе и своих поступках. В отличие от Сиф, Сигюн очень-очень переживает за то, как ее слова и поступки могут отразиться на других. В особенности на собственном муже. Сигюн — та, кто всегда отдает и очень редко что-то получает. Сигюн — та, кому просто везет, что брак по расчету сводит ее с достойным мужчиной, которого она с легкостью смогла полюбить.
— Все хорошо? — вдруг обеспокоенно интересуется Сиф. — Сигюн?
Она отставляет чашку с ароматным чаем на столик крытой беседки и, склонив голову, заглядывает в отрешенные глаза. Ей уже давно кажется, что с Сигюн что-то не так. И почему-то кошки скребутся на сердце от этого. Сиф, как и Тору, прекрасно известно, что Локи может быть сколько угодно галантным и обходительным на публике, но на самом деле — ужасным жестоким манипулятором. Никто никогда не узнает, что происходит в Йотунхейме; как строятся отношения царской четы; как царь относится к своей царице. Можно предполагать лишь худшее или, как Тор ее заверяет, — лучшее. Сиф не хочет предполагать худшее, но она не понимает, как такая почти идеальная женщина смогла ужиться со столь своенравным и невыносимым типом, как Локи. Как Сигюн смогла что-то найти в нем такого, что каждое ее неприлично уважительное слово о нем пропитывается нескончаемой нежностью. Как Сигюн могла влюбиться в того, кто еще до ее рождения натворил столько бед, что миры разгребают их по сей день. Как этому трикстеру вообще могло так повезти, что его супружество из сухого брака по расчету вылилось в почти что идиллию. По крайней мере, внешне.
Сигюн взволнованно дергается, откликаясь на свое имя. Спешно выбирается из собственного комка волнения, напряжения, непрошеных сожалений и белой зависти. Она, подобно Сиф, оставляет чашку недопитого чая на поверхности каменного стола.
— Да, все хорошо… просто… — Сигюн совсем невесело смеется и как-то неуверенно делится одним из не особо приятных открытий: — Начиная с прибытия в Асгард, на меня все так странно смотрят… Я как-то не так выгляжу?
— Выглядишь ты, как женщина Локи, — хмыкает Сиф, предпочитая умолчать о характерном зеленом цвете платья и рогатой тиаре, явно с самого начала задумывавшихся как собственническая метка. — Не обращай особо внимания. Дело даже не столько в тебе… Им просто интересно, что за святая смогла вынести характер бывшего младшего царевича. Ты не представляешь, сколько наш народ натерпелся от его выходок. И это я сейчас отнюдь не имею в виду попытки захвата трона и нападение на Мидгард.
Сигюн коротко улыбается, отводя взгляд в сторону водной глади и комкая пальцами подол обшитого золотом платья.
— Не стоило мне поднимать эту тему…
— Ничего страшного, — Сигюн неожиданно улыбается. — Я знаю, что раньше мой муж совершал не самые лучшие поступки. Я не пытаюсь оправдывать его, но считаю, что прошлое должно оставаться в прошлом. Сейчас он царь Йотунхейма и… Он все еще сложный, но приятный… и заботливый.
— Мы точно говорим не об одном Локи, — Сиф сконфуженно усмехается и быстро поправляется: — Но если все так, я рада за тебя. За вас обоих.
Сигюн благодарно кивает.
— Мне приятно. Спасибо.
***
Сигюн медленно обводит взглядом угрюмую, слишком темную спальню, заставленную книжными шкафами. Похоже, привычка волочить книги в место обитания у царя Йотунхейма рождается отнюдь не из-за дефицита свободного места, как думается ранее. Причина куда сложнее. И почему-то Сигюн уверена, что та совсем не позитивная. А в корне наоборот. В его былых, асгардских, покоях вообще нет ничего позитивного. Все те же, присущие остальному интерьеру дворца, песочные стены с изобилием золота; все тот же монолитный каменный пол; все та же резная, чересчур, по мнению Сигюн, вычурная богатая мебель; обивка с узорами, вышитыми золотыми нитями. Но вот аура здесь совершенно иная. Она отчужденная, озлобленная, воинственная. Сигюн внутренне вся сжимается. Кажется, что она попадает в змеиное гнездо, и из каждого угла на нее того и гляди выпрыгнет гадина и с шипением вопьется в кожу, впрыскивая смертельный яд. В былых покоях царя Йотунхейма совершенно неуютно. Поэтому, когда он, минуя гостиную, падает на софу в спальне и с облегчением вздыхает, говоря: «Наконец-то можно расслабиться», — Сигюн откровенно недоумевает.
Локи прикрывает глаза, оставляя жену стоять неприкаянной посередине комнаты. День с братом его изрядно выматывает. Не то чтобы Локи был не рад провести время вместе, но… В отличие от Тора, ностальгировать по былым временам, вспоминая сюжеты прошлого, для него оказывается болезненно. Каждое воспоминание, связанное с матерью, отзывается в нем тупой болью. Каждая фреска на сводах отзывается в нем тупой болью. Каждый уголок дворца, в котором она любила бывать, отзывается в нем тупой болью. Решение Тора — отдать покои Фригги Сиф — отзывается в нем приступом ярости. Будь он на его месте, он бы сохранил их, как есть, нетронутыми и закрыл, повесив пару-тройку запирающих заклятий. Но Локи царь совершенно другого мира, а здесь, в Асгарде, — он только гость. У него больше нет прав на какие-либо решения (как будто раньше они у него были). Он больше не царевич. И даже не ас. Он тот, кому нужно немного успокоиться, чтобы по привычке не поднять на уши весь Гладсхейм какой-нибудь изощренной выходкой. Локи больше не завистливый юнец, ищущий одобрения у Всеотца. Он царь. И он не может позволить себе запятнать ни свою репутацию, ни репутацию своего мира.
— Иди сюда, — он ленно простирает руку среагировавшей, как по команде, Сигюн.
Она та, в ком Локи беспрецедентно находит успокоение. И в некотором роде он даже становится от нее зависим. Сигюн мягко опускается на его колени, кладя руки на шею. Молча. Без лишнего шума, без лишнего звука, таких ненужных сейчас вопросов. Он обнимает ее за талию крепкой хваткой, откидывает голову на мягкую спинку софы и спрашивает, требует занять его мысли, упиваясь нежными пальчиками, оглаживающими висок:
— Как прошла прогулка с Сиф?
Сигюн начинает медленный убаюкивающий рассказ. И по мере его течения Локи изредка кривит губы в ироничной усмешке. Какой-то до боли нехорошей и давящей. Сигюн впервые читает в его ставших такими родными фирменных усмешках именно такой оттенок — нехороший, злобный в какой-то мере. Это заставляет где-то внутри теплого, пышущего золотом, сердца залечь пласт нервозного волнения и опасения. Опасения, что былой мир вернет ее мужу былую тягу к жестокости. Сигюн не хочет видеть его таким. Сигюн не хочет узнавать его таким. Сигюн — не та царевна, которая ждет «принца на белом коне», подобно сюжетам в сказках. Но она не хочет развенчивать ту сказку, которая сложилась вокруг нее. Она готова сделать все, что угодно, чтобы ее муж не вышел из прогрессирующей ремиссии. Даже отказаться от дружбы с той, кто за короткий срок стала ей хорошей подругой.
— Вижу, вы нашли с Сиф общий язык.
Сигюн прикусывает нижнюю губу, опуская взгляд. Его глаза все еще закрыты, но, кажется, что вот-вот распахнутся и вопьются в нее с осуждением. Однако вопреки ожиданиям, царь Йотунхейма говорит:
— Это хорошо.
— Хорошо? — не удерживается от вопроса Сигюн. И вот теперь-то она встречается с его пленительными изумрудами.
— Конечно. Она ведь жена Тора. Или у тебя есть какие-то свои соображения по этому поводу, милая?
— А… нет. Просто припоминаю ваши слова.
— Ну… Сиф может многое рассказать тебе обо мне, чего бы я не хотел доносить до твоих ушей, — намекает он о своем нелучшем прошлом и весело ухмыляется. — Впечатление испортится.
— Вы сами знаете, что я независима от чужого мнения. Иначе бы ни за что не вышла за вас замуж.
— Это точно, — скалится он.
— Что вас так утомило за несколько часов?
— Тор, — дает царь Йотунхейма лаконичный ответ. — Бывает, он действует на нервы.
