– Мне понравилась эта игра, – честно призналась Аяна. – А ещё меня восхищает, как ловко ты находишь лазейки в том, что принято. Правда, было обидно стать гигантским капризным мужчиной с огромной ножищей, но это небольшое изменение того стоило, – сказала она, глядя на туфельки. – Я ехала к тебе, веря, что мы найдём выход из этих странных правил, и только укрепилась в этой вере. Ехала в надежде на шестнадцать ночей в год, на шестнадцать углов моих комнат, но по дороге я обрела весь мир. Оставила часть своей души полоскаться расшитой лентой на камнях пути хасэ, созерцать гармонию мира у Великого Дерева Фадо, вдыхать ароматы луга в холмах озёрного края и лететь в галопе на просторах прекрасного ухабистого холмистого Арная. Я в жизни не видела таких округлых холмов... Конда, как ты думаешь, что значат те строки? "Прекрасной юной девы грудь целуя, глаза закрою я, и сон последний моё дыханье унесёт в далёкие края..."
– "...Я дрожь её сомкнувшихся ресниц челом хладеющим почувствую, слабея, сходя в бездонную пучину забытья. В потоках несвершённых дел, отринутых при жизни, вознесусь над пламенеющими горными грядами, и всё же вырвусь, воспарив на крыльях, сотканных мечтами моих друзей и той, что я любил, в звенящей пустоте, над краем, где больше нет меня", – подхватил Конда вдохновенно. – А как ты думаешь сама?
– Я думаю, это о тех, кто покидает дом. А ты?
– А я думаю, это о любви, – сказал он, обнимая её. – Даже в момент, когда глухая, безнадёжная, беспросветная бездна смыкается над тобой, любимая может подарить тебе крылья, поделившись своей мечтой.
– Харвилл сказал, что это про павшего воина.
– Арнайские стихи – как туман в вашей долине. Каждый видит что-то своё. Я помню, как ты вынырнула из тумана мне навстречу в вашей подворотне. Он был такой густой, что ты чуть не врезалась в меня. Знала бы ты, с каким сожалением я остановил тебя в том движении.
Аяна придвинулась ближе и уткнулась носом ему в ключицу под рубашкой, отгибая борт безрукавки.
– Больше всего на свете я бы хотела вернуться в тот момент и пережить всё ещё и ещё раз, снова и снова, выбирая каждый раз немного разные пути. Конда, не покидай меня больше.
– Я не покину. Клянусь тебе, что я не покину тебя, пока бьётся моё сердце, что я найду способ добраться к тебе, и ничто не будет важнее этого. Ничто. Это превыше остальных желаний, ответственности и вообще чего угодно. Пока я нужен тебе – я не покину тебя. Мы не можем вернуться туда, в долину, как не можем вернуться в любое время и место, где побывали, как это делали герои сказаний, но мы можем постараться прожить наши дни так, чтобы, когда придёт время закрыть эту книгу, нам не о чем было жалеть. Кимо, драгоценный мой, оставь это растение, прошу тебя.
Аяна сидела на заборчике и смотрела, как Конда оттаскивает негодующего Кимата от горшка с папоротником, из которого тот палкой пытался выгрести землю на булыжники двора, и сердце заходилось от любви к ним, от затаённой радости, поднимавшей дыбом волоски на теле и слегка щекотавшей в носу, постепенно разгорающейся, как тепло этого нового, только наступающего дня.
15. Глоток из чужого заварника
Нос болезненно, невыносимо, жгуче свербило от навязчивого запаха дисодилий, который коварно заползал в комнату через открытое окно. Аяна лежала, дыша через подушку, на которой остался запах волос Конды, в попытках приглушить дивную сладкую вонь и притупить желание немедленно прекратить само существование этих жёлтых прекрасных цветов.
– Это невозможно, – сказала она вслух, вставая и натягивая туфли. – Невозможно.
Она прошла на кухню и села там, с удовольствием вдыхая запахи дыма и стряпни, жареных яиц, кипящего молока и пряной похлёбки.
– Опять страдаешь? – спросила Вилмета. – Что ж они тебе так досаждают?
– Запах не нравится. Слишком сладкий.
– Подойди к Шу. Может, согласится их прикрывать хотя бы на ночь.
– Ночью они как раз не пахнут, – пожаловалась Аяна. – Они в основном днём источают свой... дивный аромат. Ночью – лишь следы этого... великолепия.
– А мне нравится, – сказала Анкрета. – Такой приятный сладенький запах.
– Рида, доброе утро!
– Доброе, Юталла!
– Да как это может нравиться? – жалобно воскликнула Аяна. – Рида, тебе нравится этот запах?
– Какой? – удивилась Рида.
– Жёлтых цветов. Дисодилий.
– Я ничего не чувствую, – нахмурилась Рида.
– Конечно! Тут не пахнет. Пойдём со мной.
– Тут пахнет только той веткой, которая у тебя в кемандже лежала, – сказала Рида, стоя на пороге комнаты, овеваемая ощутимыми, почти зримыми волнами тягучего желтого аромата. – И с кухни из похлёбки пахнет мясом так, что у меня в животе сводит.
– Ну надо же, – поразилась Аяна. – Ты правда не чувствуешь?
– Не-а. Слушай, Аяна, а можно, я дверь закрою?
Аяна кивнула.
– Я хотела попросить тебя передать Гели, что мне хотелось бы с ней поболтать. Мне как-то неудобно... Она постоянно в комнатах. Да и моя госпожа загрустила.
– Загрустила?
– Да. Наверное, потому, что опять безумный кир тут. Я не знаю. Может, после свадьбы. Ну, знаешь, расстроилась, что у неё не так всё было...
– Мне ваши эти договорные свадьбы – поперёк горла. Рида, ты говорила, что твои родители – севас?
– Да. Они севас в Карадо. Карадо – маленький город. Мой отец – совладелец лавки.
– А как ты оказалась в большом доме?
– Кир Эрке случайно познакомился с отцом, когда был в городе. Узнал, что мы с Гели одного возраста, и предложил ему отдать меня в большой дом. Я была очень рада, потому что дома было жутко тоскливо. С братом мы никогда особо не дружили, а из дома не выпускают, ты знаешь. Я сидела и вышивала, и ждала, пока кто-то просватает меня, лишь бы сбежать из этой скуки, и тут отец приходит и говорит, что я еду в большой дом, и буду там капойо госпожи, которая одного возраста со мной. Там было весело, но дэска Оринда, конечно, мешала веселиться. Вечно занудствовала... Хотя благодаря ей я научилась очень многому. Например, как соорудить из подушек под одеялом фигуру, которую не отличить от спящего человека, чтобы ночью уйти к Гели и болтать под одеялом.
Аяна с улыбкой смотрела на Риду, представляя, как они с нынешней кирой Атар хихикают под одеялом над легковерной дэской Ориндой.
– И тебя тоже выдадут замуж, не спрашивая твоего мнения?
Рида помрачнела и кивнула.
– Отец любит меня, как кир Эрке – Гели, но у меня уже возраст подходит... Мне семнадцать, и, если я не выйду замуж в ближайший год, то стану ему обузой. Но меня не отпускают с этого места, хотя тут оказалось ещё тоскливей, чем дома.
Рида вздохнула и откинулась на кровать.
– Это странный дом. Безумный кир подтвердил своё согласие на брак, а я слышала, что после подтверждения капойо не нанимают. Но я в должности капойо, а не ками, не понимаю, почему. Ты останешься ками при Гели, Аяна?
– А в чём разница?
– Оплата чуть выше, грязных обязанностей меньше, и ты напрямую можешь передавать распоряжения камьеру её кира.
– То есть, если я стану ками Гели, то смогу посылать по нашим с ней делам камьера кира Мирата, напрямую, без третьих лиц?
– Да. И по "нашим с ней" включает в себя и "по твоим личным", – улыбнулась Рида.
– Удобно. – Аяна вспомнила совет Конды и встала. – Рида, мне нужно найти Юталлу.
Юталла нашлась в плательной комнате. Она очищала очень вонючей жидкостью пятна масла с неприлично красивого свадебного алого платья киры Атар.
– Юталла, – сказала Аяна, прикрывая нос снизу пальцами. – Я хотела поговорить.
– О чём же? – напряжённо подняла Юталла бровь. – Госпожа довольна мной.
– Да. Ты мне тоже нравишься, ты старательная и доброжелательная.
– Да? – натянутой струной повернулась к ней Юталла. – И что?
– Мне сказали, что и капойо, и горничная киры могут стать её ками. Я хотела тебе сказать, что не претендую на это место. Я ухожу по истечению срока договора. Я тебе не... Не конкурентка.
