тумане, полном страшных видений, рыданий, плача, ужаса и неописуемого горя.
На пути им более не попалось ни одного гонца, поэтому сведения о смерти Гаральда Алистера не подтверждались и не опровергались. Акме оставалось пребывать в глухой неизвестности.
Когда отчаяние одолевало ее, она начинала думать о том, что покончит с жизнью прямо на его могиле, что каждая следующая минута без него — мука, что она не должна и не желает более жить. Она бралась за стилет, который прятала в складках платья, глядела на него и клала на колени, в своем отчаянном безумии представляя то, как она будет расставаться с жизнью.
«Гаральд, я думала, что смогу без тебя, но я ошибалась… Я так чудовищно ошибалась!»
А когда вспоминала о сыне, то брала себя в руки и снова училась дышать.
После недельной поездки почти без еды, сна и солнца Акме умылась только, когда они меняли лошадей в маленькой деревне недалеко от Кеоса. Она обтёрла шею, терпеливо подождала, когда её спутники, измученные и напуганные, перекусят. Сама же к еде не притронулась. Ее стошнило, когда она пыталась проглотить кусок пирога несколько дней назад, пока атийцы меняли лошадей. Ее просто трясло, и она, выпрямившись, положив ладошки на колени, ждала, когда атийцы освежат свои силы.
Она задыхалась. Ей хотелось кричать. Ей хотелось умереть, вонзить себе нож в глотку.
«Сначала я увижу Гаральда… Живого или нет… Но я увижу его… Боже, не дай им похоронить его, пока я не приехала…»
Карета въехала на территорию кеосского дворца вечером. Солнце село, дворец был тих, и Акме накрыл ужас.
Она ворвалась во дворец, на ходу скидывая капюшон, перчатки, слыша, как гремит сердце и задыхается душа.
Акме кинулась к его покоям, но дверь оказалась заперта.
«Нет! Его нет в спальне, потому что его перевезли в другую комнату или в Атию. Только и всего. Его еще не похоронили… Что я говорю?! Он не умер!»
Акме, задыхаясь, сглатывая слезы и сбивчивые рыдания, понеслась в его кабинет, рассчитывая найти там хоть кого-то, кто смог бы сказать ей, куда увезли ее мужа, живого или мертвого. Сердце остановилось, когда она увидела эту дверь. Она мучительно застонала. Из-под щели лился свет. В кабинете кто-то был. Должно быть, капитан Гайре или даже король.
Герцогиня, готовясь услышать самый худший ответ, на слабых ногах подошла к кабинету, трясущейся рукой взялась за ручку, без стука открыла дверь и тихо вскрикнула.
За столом сидел сам герцог Атии с перевязанной рукой, с пером в здоровой руке, невозмутимо шурша бумагами и быстро что-то записывая. Увидев Акме, трясущуюся, измученную, бледную, всклокоченную, тяжело дышавшую, с залитым слезами лицом, он застыл, и на лице его отразилось что-то, чего она не смогла прочитать. Боль? Радость? Гнев? Разочарование? Обида?
— Акме? — удивленно, холодно произнес он, и в его голосе послышался ядовитый холод. — До меня доходили слухи, что ты в Полнхольде.
— Мне нап-писали, что ты п-погиб! — прошипела она, будучи не в силах вдохнуть воздуха. Она начинала задыхаться.
— Да, я был ранен. Не смертельно… Как видишь.
Акме покачнулась, будто пьяная, сползла по стене на пол и обессиленно разрыдалась. Она была измучена, слаба и теперь не могла найти в себе сил справиться с обуревавшими её чувствами.
Гаральд был жив и даже был в состоянии работать. Его жизни ничто не угрожало. Теперь он смотрел на неё с таким недоуменным холодом, что она поняла: ей стоило извиниться и уйти, как и подобало почти разведенной женщине. Но она не могла уйти — она не могла подняться. Тело не слушалось. Она просто сидела на полу, безвольно прислонившись к стене, и плакала, трясясь и неотрывно глядя на него горестными глазами.
— Я… — Акме беспорядочно всхлипывала, стонала и никак не могла успокоиться и даже не хотела. Бессилие одолело её. Ей хотелось остаться здесь, на пороге его кабинета, у его ног и никогда больше не расставаться с ним. — Мне написали, что ты погиб. Я неслась из Полнхольда, как безумная. Я уже решила, что не успею… что смогу приехать только на твои похороны… Я так хотела умереть!
Гаральд медленно поднялся из-за стола и, сильно хромая, тяжело подошел к ней, поднял её на ноги здоровой рукой, поморщившись, ибо от напряжения разболелось раненое плечо и сломанное ребро.
— Скажи мне теперь, Акме, — тихо проговорил он, крепко держа её, мрачно глядя ей в глаза. — Ты скрывалась от меня в Беллоне, в Полнхольде, даже намеревалась отправиться в Акидию, а после скрыться от меня в Кунабуле. Теперь же ты примчалась, решив, что я погиб, пожелав умереть на моей могиле. Объясни мне, Акме, не все ли равно тебе — умер я или жив, если ты так хотела развода? Ты не хотела жить со мной и быть моей герцогиней. Какое дело тебе до моей смерти?
— О Гаральд! — отчаянно прорыдала она, припав к его груди, трясясь, едва держась на ногах. — Я люблю тебя!
Он сжал её больнее. Слишком больно. Он закричал:
— Да как ты смеешь говорить мне подобное теперь, когда я почти добился нашего развода, которого ты так хотела?! Как смеешь ты говорить это, когда мне почти удалось порвать все? Задвинуть все наши воспоминания, заставить себя не мучиться! Двадцать лет, Акме! — его голос сорвался в оглушительный вопль. — Я почти смирился с тем, что потерял тебя, что мы чужие друг другу, что твоя судьба не должна более волновать меня! Ты бросила меня, отшвырнула, когда я не смог спасти Ишмерай и Атанаис! Теперь ты заявляешь, что любишь меня, что хотела убить себя на моей могиле! Вот что надо было сделать — сдохнуть, чтобы ты, наконец, поняла, что за чудовищную ошибку совершила!
В кабинет на крики ворвался капитан Гайре и несколько вооружённых атийцев.
— Ваша Светлость! — выдохнул капитан, ожидая увидеть в кабинете араву наёмных убийц, но увидел лишь герцогиню Атийскую.
Герцог тряс её, держа за плечи, и голова легендарной герцогини беспомощно моталась из стороны в сторону, как у безжизненной куклы, как у простой смертной женщины. Она плакала громко, навзрыд, никого не стесняясь, и у Гаральда Алистера был такой вид, будто он
