— Но вы здесь. Значит, вам удалось, — у меня даже сердце быстрее забилось от волнения, словно я сама хотела им помочь отыскать необходимое.
— Нашли, — даже глаза Лерана улыбнулись. — По одному древнему обычаю, воины могут потребовать уплату за свой труд. И они должны быть соизмеримы. Случилось так, что мы спасли страну от переворота, защитив правителя и его семью. В очередной раз. Вот Тазур и попросил. На праздновании, при всех высоких чинах. Одну уплату для всех отказавшись взять сундуки с золотыми монетами, жалованием за целый год. Конунг не мог отказать и дал нам право закончить службу. Но сделал еще и подарок. Мы были обязаны покинуть родину. Под страхом смерти. Конунг заключил договор с вашим правителем, какие-то торговые и военные союзы, прикрывшись нашим нахождением здесь. Страшно зол был. В Тазура вином из кубка плеснул, а лард стоял и улыбался. Потому, ч о правда и сила на его стороне были. Нас четыре сотни. Два дивизиона. Может, регулярная армия нас бы и перебила, но их собрать, вооружить… мы хорошо время выбрали.
— А больше таких батальонов нет? Как вы? Некого противопоставить было? — обняв подушку раками, я вся подалась вперед, ожидая развязки.
— Есть еще, но они дальше от столицы. Мы самые близкие были.
— И наверное, самые надежные, — не сдержавшись, усмехнулась я.
— Это точно. Только конунг забыл, что эта служба — не наш выбор. Нам попался шанс повернуть судьбу, мы так и поступили.
— Но вы лишились права вернуться домой.
— Не понимаешь ты, Анна. Нет там дома для нас. И не было. Даже те, у кого родители, братья есть — те с ними по много лет не виделись. А когда встречались, то и сказать нечего было. Мать гордится сыном, который оберегает конунга, который спас город от засилья волков, как в один год было. Чуть все себе не отморозили, по снегам этих умных зверей выслеживая. Но думаешь, рада мать видеть такого сына? Она его конунгу отдала. Чтобы гордиться. Чтобы любить, у нее еще один есть. Тот, кто наследие отца получит.
— Не понимаю я этого, — откинувшись обратно на спину, пробормотала себе под нос. У моей родни отношение совсем иное было. Когда кто-то из братьев на учебы в столицу уезжал, если так надо было, мама едва ли не каждую неделю посылку готовила, письма писала. Даже мне сейчас еще через пару месяцев из дому то шаль дорогая придет, то бочонок ягод в сахаре. Правда, я до сих пор не решилась сказать, что супруг мой умер. Братья знают, а маме велела не говорить. Чтобы не переживала. Помню, с первым письмо после того, как зараза отступила, запретила всеми правдами и неправдами кому-то из братьев сюда ехать. Писала, что все хорошо, что справляюсь. Не знаю, поверили — нет, но никто не приехал. Тоскливо было, но я вздохнула с облегчением. Не вынесла бы, если б кто из родни тоже эту заразу поймал. Говорят, она еще долго в ветре держится.
— Не понимаешь, — фыркнул Леран, докинув еще полено в огонь, — а мы понимаем. Потому здесь и останемся. Потому, что женщины ваши, кто без мужей остались, тоже не понимают. И любить нас будут. И детей наших, который мы с удовольствием и старанием вам заделаем, — хар озорно усмехнулся, видя мое смущение. — Мы простые люди, и простого хотим. Слава у нас такая была, что до небес дотянуться может. А уюта и покоя — ни капли. Не выгнать тебе нас отсюда, ваша милость.
Задумавшись, я прикрыла на мгновение глаза.
— Если все так, как ты говоришь, может оно и к лучшему. У меня две деревни тут, и еще три дальше, одни женщины и старики. Дети-сироты в каждом дворе. Даже мои дворовые девки. Давно малых нянчить пора, да только из мужиков один Миха остался.
— Так в чем беда?
— Почему Таузу не станешь говорить, что земля — моя?
— Потому, что на тебя у него искры из глаз летят, а на баронессу руки чешутся. Он пока сам в себе не разобрался, не понял, что и с тем и с другим делать станет. Видели мы такое однажды. Потом всем туго было. Вот когда разберется, что с новой информацией делать — все узнает. Спи пока, ваша милость. Здесь теперь порядок будет.
Я кивнула, подтягивая одеяло выше, а у самой в голове крутилась мысль, что не очень-то я люблю, когда по моим землям посторонние люди крутятся. Но пока все мужчины, пришедшие с Тазуром, заняты, может оно и ничего. Главное, не давать им расслабиться.
Пока я спала, Леран ушел. Признаться, я изначально не верила, что смогу уснуть при постороннем, но видно, болезнь все же вытягивала силы. Прислушавшись к себе, порадовалась, что нет жара. С ним было бы куда хуже, а так с кашлем в этом доме знали как справляться.
Быстро накинув теплое платье и завернув волосы под платок, подола к столу. Нужно было вернуть бородавку туда, где ей место. Вспомнить бы еще, куда я ее в первый раз лепила. Приведя себя в более-менее приличный вид, накинув еще и шаль, чтоб лишний раз не помогать болезни, вышла из теплой комнаты. На удивление, в самом доме было не холодно. Чтобы добиться такой температуры, нужно было изрядно растопить центральную печь в кухне. Последнее время мы пользовались маленькой, так как много не готовили, и расход дров был куда меньше. Может, если возобновят поставки торфа, это и стало бы выгодно, но у нас пока почти нет шерсти, чтобы заработать. Да и торф — не первый в списке покупок.
Спустившись в кухню, хмуро посмотрела на трех женщин, которые уже закончили возиться с мясом, разделив его на части. Из чего-то завтра накрутим колбас, что-то просто завялят куском, что-то унесут в ледник обваляв в специях.
— Печь затопили? — в кухне было жарко, и мне совсем не понравилось, что мясо до сих пор не убрано в холодные кладовые.
— Тазур приказал, — отозвалась Ченни, заканчивая промывать сердце.
— Догадалась. Мясо убирайте. Все равно ему еще дня три отлеживаться.
— Анна, мы для Корин и девочек еду собрали, — Хина, умыв руки в тазу, с некоторым смущением кивнула в угол, где под стулом, укрытая какой-то тканью, угадывать корзина.
— Хорошо. Ближе к ночи Раита отправим. Думаю, скоро они смогут вернуться домой.
— Думаете, сможем с ними жить?
— Если хоть часть того, что мне сегодня Леран рассказал — правда, то шансы есть. Только все равно следить нужно, чтобы девки бед не наделали. Сами себе.
— Мужики видные, — кивнула Ченни, накрывая тазы чистой тканью, — эти курицы как хвосты распушат, так потом не поймешь, кто в чем виноват, если что случится.
— Вот и я за это переживаю. Даже если у них и правда с этим строго, как Тазур уверяет, то в наших девицах я не уверена.
— Три дня не пройдет, как все на сеновале окажутся с ногами в разные стороны. И не надо так на меня смотреть, ваша… Анна. Будь я сама помоложе, тут с вами не сидела бы. Все удивляюсь, что за вами толпа не ходит, хотя подарки исправно приносить стали.
— И сегодня тоже?
— Конечно. Мы все в один короб сложили, там за печью, — фыркнула Ченни, заканчивая с уборкой.
Обойдя кухню, заглянула в короб. Там и правда были и несколько ярких лент, заколка, маленький букетик из сухих цветов и деревянная ложечка с искусной резьбой. И к каждому предметы была привязана бирка.
— А это что?
— Ну, мы сперва пытались запомнить, что от кого, а потом запутались, — чуть улыбнулась Хина, — Ченни их все подписала.
— Нужно вернуть, — решила я, разглядывая подарки. Только ухажеров мне не хватало. Все равно не я выбирать буду.
— Не выйдет. Они все такие суровые с виду. Еще обидятся.
— Тогда Тазур пусть возвращает. Он тут командир или как?
— Командир. А тебе что опять не по нраву? — я вздрогнула, чуть не выронив ложку, которую рассматривала. Сколько можно так неожиданно подкрадываться!
— Можно чуть громче ходить? — с бешено стучащим сердцем я обернулась, выставив короб перед собой, как защиту. — Я каждый раз вздрагиваю!
— А может мне нравится, когда ты вздрагиваешь, — и усмешка такая самодовольная, наглая. — Так с чем мне нужно разобраться, милая Анна?
— Вот с этим, — толкнув в руки ларда короб, вздернула нос, — и я не милая.
