отродье! Я сожгу тебя! Я буду пытать тебя каждый день! Каждый день буду вздергивать тебя на дыбе! Ты не можешь жить! Ты грязь, ты чума, Ишмерай! Имя твое носит одно лишь зло! И не будет тебе ни милости, ни прощения на этом суде! Я лишу тебя рассудка! И вместе с тобой будет погибать твоя драгоценная дьяволица с белыми волосами!
Он ударил ее, и Ишмерай упала на вонючий пол камеры, запачкав платье чужой кровью. Голова ее закружилась, ей показалось, что он отбил ей щеку.
Хладвиг схватил ее за руку, вытолкнул из камеры, повел вниз по лестнице так быстро, что Ишмерай запуталась в полах платья и рухнула, кубарем прокатившись по ступеням. Локоть и боль пронзила острая боль. Хладвиг подбежал к ней, грубо поднял на ноги, едва не оторвав ей руку.
Затем он дотащил её до камеры, швырнул внутрь и запер решетку.
— Приготовься, Ишмерай. Завтра будет суд. И судья отдаст тебя в мои руки!
Развернувшись, он исчез.
— Он приходит кашдый день, — тихо сказала Атаргата. — И бьет меня, вынушдает приснаться в том, что я ведьма. Но я не ведьма. Я не снакома с дьяволом.
— Эти люди всех вынуждают признаваться в том, чего невинные не совершали, — тяжело проговорила Ишмерай, с трудом поднимаясь на ноги, вытирая губу от крови и щупая ушибленную скулу.
* * *
Атаргату забрали первой.
Рано утром на следующий день пленницы, ожидая суда, услышали топот нескольких пар ног, обутых в тяжелые сапоги. Пятеро солдат на Ишмерай даже не поглядели. Они отворили решетку и грубо вытолкали оттуда Атаргату.
— Нет! — выдохнула Ишмерай. — Куда вы ее ведете?!
Но никто не дал ей ответа.
— Эй, вы! — закричала Ишмерай. — Возьмите меня! Возьмите меня вместо нее!
— Молчать, потаскуха! — выкрикнул он, хлестнув плетью по решетке ее темницы, больно ушибив ей пальцы, но страх за Атаргату был сильнее боли.
«Нет, Ишмерай, — услышала девушка мягкие увещевания фавны. — Моя луна не померкнет сегодня… И твое солнце сегодня не сядет…»
Но Ишмерай не поверила Атаргате. Она видела, как Атаргата, одетая в длинное платье, потрепанное, перепачканное грязью, непоколебимо и покорно идет рядом со своими мучителями, не произнося не звука, не проливая ни слезы, ни на мгновение не поморщив своего точеного носика. Все в ней оставалось по-царски грациозным — и осанка, и походка, не похожая на походку аваларки, и прелестная, высоко поднятая беловолосая головка, и даже едва различимая на избитом лице улыбка по-детски полных губ. Эта молодая женщина, молодая царица шла на зверские пытки, знала об этом, но если и испытывала страх, то спрятала его так глубоко, что ни одной чертой своего лица не позволила выказать его.
Ишмерай, держась за решетки, сползла на колени, вдыхая быстро, глубоко, истерично. Ее обуял дикий страх. Однако держа в памяти непокоренный образ хрупкой на вид Атаргаты, Ишмерай сглотнула и быстро поднялась с колен. Она знала, что совсем скоро придут и за ней. Так следовало подготовиться. Она распустила волосы, как могла, тщательно расчесала их пальцами, и заплела в аккуратную корзину. Умыла лицо, шею и руки.
Лишь на редкие процессы приглашали большое количество народу, и Ишмерай решила, что процесс над ней не станет достоянием общественности. Девушка слышала, что многих обвиняемых раздевали догола, то ли желая унизить и вселить больше робости и страха, чтобы уничтожить силу их духа. Часто обвинители искали на телах обвиняемых ведьмины знаки и кололи родинки, шрамы или царапины иглами. Если кровь не шла или подсудимые не испытывали боли — стало быть, дьявол сделал эти места вовсе не чувствительными к боли. К ни го ед. нет
«Их цель — мое признание, признание в том, что я ведьма… — думала Ишмерай, ходя взад-вперед по темнице. — Но они ни слова не добьются от меня. Пусть издохну я на пытке, но я не ведьма!.. Верно, в моей родне есть сила, которая не поддается объяснениям, которая подвластна не каждому человеку. У меня есть эти странные линии на руках и временами я испытываю странные чувства и слышу странные вещи. Быть может, это и называется колдовство? Быть может, я и правда ведьма. Но не та ведьма, которая отравляет пастбища, где мирно пасутся животные, я не отравляю молоко, которое дают коровы своим хозяйкам, я не посылаю засуху, не порчу урожай, я не убиваю детей, не насылаю порчу на тех людей, которые мне не нравятся. Я не летаю на шабашы и не поклоняюсь дьяволу! Я только хочу спасти свою землю, встать в ряды с обычными воинами и защищать свой дом, как когда-то сделал мой венценосный предо, Атариатис Рианор! Я верую в того же Бога, в которого веруют и здесь!»
Прошло более часа, прежде чем Ишмерай осознала, что не слышит ни голосов, ни мучительных криков. Быть может, Атаргату вовсе не пытали? Или ее просто перевели в другую темницу?
Когда тишину прервал стук шагов, Ишмерай подумала о том, что готова.
За ней пришло шестеро солдат.
Сердце замерло, однако она помнила об обещании, данном себе: она не будет плакать, стенать, молить о пощаде. Она Рианор.
Ишмерай вышла из своей темницы с высоко поднятой головой, шагая твердо и резво. Она спокойно поднялась по ступеням, ни разу не споткнувшись, она заставляла ноги свои не дрожать и вскоре вовсе перестала чувствовать надобность в сдерживании своего страха: страх ушел, осталась решимость, упорство и приглушенный гнев.
«Я не боюсь никого и ничего!»
Ишмерай даже не вздрогнула, когда по гулу, доносившемуся из зала, поняла, что там не только несколько судей, присяжных и палач, там было гораздо больше людей.
Ишмерай Алистер вошла в зал чеканным твердым шагом с высоко поднятой головой, с прямой спиной, глядя перед собой бесстрашно, с молчаливым грозным вызовом. Она кинула на зал мимолетный взгляд: увидела трибуны с лавками. За головами собравшихся угадывался полукруглая площадка, перед которой за столом сидели судьи и внимательно глядели на входившую. Ишмерай кинула взгляд и на собравшихся: казалось, здесь были все, с кем в Аннабе ее свела судьба. Она увидела Вильхельмину, прижимавшую ко рту белоснежный кружевной платок, Адлара Бернхарда, бледного Ханса и рыдающую Марту Вайнхольд.
