следом за подсудимыми на костер отправляли и их защитников.
— Что в этих письмах? — судья снова обратился к Хладвигу.
— Мы были не в силах прочесть эти письма, ибо никто из нас не ведает языка, на котором оно написано.
Судья развязал ленту, развернул одно из писем и нахмурился.
— Мы сочли это не буквами, а дьявольскими знаками, — сказал Хладвиг, и зал вновь озарился гулом. На этот раз громче.
Ишмерай чувствовала, что начинает дрожать. Но не от страха, а от достаточных оскорблений, нанесенных ей в этом зале.
— Ваши ли это письма, миррина Камош? — осведомился судья.
— Мои, — недолго думая, рыкнула Ишмерай, горделиво вздернув голову.
По залу прокатились вздохи и вскрики. Бернхард повержено откинулся на спинку скамьи, Александр не шелохнулся, однако глаза его словно остекленели от ужаса.
— Что это за язык?
Ишмерай нашла в себе силы любезно улыбнуться, однако страх и гнев закружились и слились воедино, порождая мужество и силу.
— Насколько вы осведомлены, ваша честь, я пришла из иной страны. И там этот язык довольно распространен.
— Как называется ваша страна?
— Это небольшое герцогство далеко на востоке отсюда, — отвечала Ишмерай, намерено называя иное расположение. — И название его Кунабула.
— Но что привело вас в Аннаб?
— У меня были довольно печальные основания для путешествия, — не слишком удачно лгала Ишмерай, успев подумать о том, что Александр смог бы смастерить ложь гораздо убедительнее. — Во время нападения наших врагов из соседних земель у меня погиб жених, и я более не могла оставаться там, где все напоминало мне о нем. Поэтому я решила поглядеть на мир.
— Но кто писал вам эти письма?
— Мои родные. Они беспокоились обо мне.
— Ранее дер Хладвиг упоминал, что зовут вас вовсе не Альжбета Камош, — проговорил судья.
Ишмерай, чувствуя, как карающий огонь костра, маячивший в ее разуме, обжигал ее спину, однако решила и здесь сказать правду. Она вновь горделиво выпрямилась, помрачнела и с вызовом произнесла:
— Мое имя Ишмерай Алистер Праций.
— Ишмерай… — произнес судья, словно пробуя ее имя на вкус. — Диковинное имя… Что ж, миррина Алистер Праций, кто писал вам эти письма?
— Как я уже сказала, эти письма мне писали родные.
— Или ваши сестры-ведьмы? Не этими ли письмами вы сговаривались отправиться на шабаш в Иванов день? Были ли вы на Чёрной горе?
— Никогда, ваша честь, — твердо ответила Ишмерай, осознав, что тон судьи из безразличного стал напряженным и даже угрожающим.
— Не вы ли мазались кремом, приготовленным из жира убитых вами детей, чтобы стать невесомой?
— Нет, не я, — ответила Ишмерай, имея неосторожность усмехнуться нелепости предъявленного ей обвинения.
— Не вы ли занимались приворотом, чтобы вынудить состоятельного графа позвать замуж вас, иноземную и незнатную учительницу? Не вы ли сбили праведника с верного пути?
— Нет, я никого не сбивала с пути, — настаивала Ишмерай.
— Однако мирра Вайнхольд свидетельствовала, что однажды, когда вышеупомянутый граф приехал к ним на обед, вы незаметно высыпали серый порошок ему в вино. Верно ли, мирра Вайнхольд?
— Верно, ваша честь, — сокрушенно подтвердила Марта, роя могилу Ишмерай и отчаянно трясясь.
— Это ложь, — отчеканила Ишмерай, бесстрашно глядя на судью.
— Однако, ваша честь, — Бернхард поднялся с места. — Я не чувствовал ничего, что бы могло…
— Пока вам не было дано право голоса, дерр Бернхард, — холодно прервал его судья. — Жертва приворота не в состоянии судить, была ли она приворожена или чувство ее искренне и не имеет дьявольских начал. Мы слышали сегодня слишком много показаний против этой девушки. К тому же, я никогда не слыхивал о герцогстве с названием «Кунабула» на востоке от Кабрии.
«Разумеется, не слышал, жирный болван, — зло подумала Ишмерай. — Такого герцогства нет!»
— Обвинения, выдвинутые против вас, миррина Алистер Праций, довольно серьезны, — продолжал судья. — И если вы выдержите дальнейшие испытания, подкрепляя силы свои осознанием своей праведности, безгрешности, обвинения с вас будут сняты. Посадите ее.
Тотчас с двух сторон к Ишмерай двинулись двое жуткого вида высоких сильных мужчин.
Один силой усадил ее на железное кресло, приковал ее руки подлокотникам.
«Началось», — подумала она, едва не задохнувшись.
Один из палачей обратился к ней со следующими словами:
— Ты не думай, что я буду пытать тебя час, день, месяцы. Я буду пытать тебя годами, я буду пытать тебя, пока ты не исдохнешь, пока сердце твое не лопнет, пока ты не лишишься рассудка.
— Гори в аду, — тихо рыкнула девушка, глядя ему прямо в глаза.
Палач выпрямился и выжидающе поглядел на судью.
— Отче наш… — зашептала Ишмерай. — Сущий на небесах…
— Что она шепчет? — осведомился судья. — Она колдует?
— Читает «Отче наш»… — ответил один из палачей.
— Пусть читает громче. Если запнется хотя бы раз, это станет свидетельством того, что она виновна. Ведьмы не могут без запинки читать молитвы.
Палачи подняли подол юбки Ишмерай до колен, и девушка дернулась, когда с неё грубо сдернули чулки, обнажив ноги, но она не прервала своей молитвы. Она догадалась, что за пытка будет к ней применена.
Принесли два зажима, и Ишмерай начала молиться громче, ногтями впившись в подлокотники. Ее горло запершило от рыданий, но она не позволила им вырваться из ее горла. Александр ни стона не услышит от нее. Она докажет ему, что более не была той испуганной девочкой, как два года назад. Она была взрослой и мужественной девушкой, готовой к любым испытаниям.
Зажимы надели на ее ноги, и Ишмерай приготовилась, продолжая читать «Отче наш» снова и снова.
— Ты ли с твоей преступной сестрой-ведьмой, — он указал на Атаргату, которая уже приоткрыла глаза и глядела на Ишмерай, — выпустила осужденных этим сентябрем?
Палачи завинтили винты на ее больших пальцах ног столь сильно, что девушка мучительно подалась вперед, дернувшись.
— И не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого!..
— Отвечай!
Зажимы завинтили сильнее, но Ишмерай, дернувшись, продолжала читать молитву. Лишь после слова «Аминь» девушка выдохнула:
