Теперь ее могли отправить не только с кувшином вина в шатер к кхассерам или к кому-то из генералов, но и с пряными мешочками для лекарей или с корзиной свежих булочек к девицам-белошвейкам.
Несмотря на то, что она перемещалась по всему лагерю, с каждым днем узнавая его все лучше, свободой это можно было назвать с натяжкой. Хотя, плюсы все-таки были. Потому что на хвеллу никто не обращал внимания, и не стеснялся. И если оказаться в нужный момент в нужном месте можно услышать что-нибудь интересное.
Да, ей пришлось увидеть неприглядные моменты лагеря — такие как пьяные разборки воинов. Они сначала били друг другу морды, а потом сидели у костра плечо к плечу, пили из одной чарки и сыпали такими пошлыми шутками, что щеки сами начинали краснеть. Видела и смеющихся девиц на коленях у мужчин. И в одежде… и без. И крики слышала, наполненные звериной страстью.
Много того, чего предпочла бы не видеть, не слышать, не замечать. Но было и полезное. Крупицы информации, которые она бережно собирала, в надежде, что те помогут ей сбежать. Так, например, она узнала, что такое второе сопряжение, и каково истинное назначение лагеря.
Когда приходила зима не только Милрадия и Андракис пересекались, открывая проходы, но пограничный Орхон выплевывал к переходу всякое отребье. Рой. Кочевые племена валленов. Не люди, полузвери-полунасекомые, как саранча расползающиеся во все стороны. И если кхассеры со своими отрядами искали пути в долину, то остальные воины были заняты охотой. Они преследовали валленов, загоняя обратно в трещины разломов, или уничтожали, потому что даже одна прорвавшаяся особь могла оставить столько яиц, что к следующей зиме эти твари заполнили бы весь Андракис.
Таких лагерей было несколько. К началу сопряжения они разбивались вдоль скал, обозначающих границы с Милрадией, и стояли там до наступления весны.
Воины приходили, уходили. Кто-то оставался здесь на протяжении всего срока, кто-то возвращался домой спустя месяц, кто-то, наоборот, рвался сюда. И так всю зиму. Одни сменяли других, продолжая охранять территории от вторженцев.
Кхассеры тоже приезжали со всего Андракиса. Проводили отряды в долину Изгнанников, искали аракит, насколько хватало их сил, а потом возвращались обратно.
Их было не так много, этих воинов способных принимать звериное обличие, и по силе они различались. Те, кто моложе, неопытнее не выдерживали долгих переходов. Они могли пробыть в долине неделю, дней десять. Кто посильнее — Аксель, Килай — вытягивали до трех недель. Хасс мог держать свою группу месяц.
Хасс…
Проклятый андракиец не шел из головы. Ким все чаще ловила себя на мысли, что ищет его взглядом среди многоликого бурлящего лагеря, прислушивается в надежде уловить голос, от которого вдоль спины мурашки.
Казалось, он всегда незримо присутствовал рядом: она то слышала случайные разговоры о нем, тут же замирая и превращаясь в сгусток любопытства, то ей мерещился его запах, то просто чудилось, что он где-то неподалеку. И тем не менее видела она его редко. Хасс уходил из шатра спозаранку и возвращался, когда она уже спала после тяжелого трудового дня, а иногда и вовсе его постель оставалась нетронутой.
Где он был, чем занимался? Эти вопросы не давали покоя, хотя надо было радоваться, что кхассера нет рядом. Ведь каждая секунда, проведённая с ним наедине, могла стать роковой. Янтарные глаза смотрели в душу, видели насквозь, будто насмехаясь над ее жалкими попытками сохранить свои планы в тайне.
День выдался непривычно жарким, даже для Андракиса.
Обитатели лагеря выходили под палящее солнце только по крайней необходимости, предпочитая отсиживаться или в шатрах, или под брезентовыми навесами, натянутыми на гибкие стойки. Узкие проходы между адоварами превратились в серые, пыльные туннели, из-за того народ поднимал пологи, образуя сплошные коридоры.
Ким чувствовала себя, словно вареная муха, увязнувшая в вишневой патоке. В Милрадии даже в самый жаркий день не было так жарко, как здесь. Каждое движение совершалось через силу, не хотя, волосы прилипали к влажному лицу, а истертая серая роба казалось теплее самой плотной шубы.
И при этом повар постоянно гонял ее то с одним поручением, то с другим. Жалел своих девушек-помощниц, но совершенно не считался с тем, что хвеллы тоже изнывают от жары. Ким пришлось бегать чуть ли не по всему лагерю, то разнося воду, сдобренную мятными листами, то собирая посуду, то передавая записки, нацарапанные на пожелтевших клочках бумаги.
Во всем этом удручающем пекле она не забывала о Лиссе.
Она все еще поджимала поврежденную ногу, стараясь лишний раз ее не беспокоить, но рана уже не выглядела такой страшной как раньше, постепенно затягиваясь ярко-розовой нежной кожицей. Сама вирта выглядела уже значительно лчше. Тощие ребра больше не проступали сквозь шкуру, да и выражение морды поменялось с подозрительно недовольного на любопытно-настороженное.
Ким она узнавала. Даже не просто узнавала, а искренне приветствовала особенным утробным ворчанием, потому что в складках одежды у девушки всегда был припрятан кусочек чего-нибудь вкусного. Мясной обрезок, яблоко, засохшая булка — вирта радовалась всему, но особенно любила если ей приносили кусочки вяленого мяса. Того что воины брали с собой в обходы по долине. Она жевала жесткие ломтики, блаженно щурясь и урча от удовольствия.
Ким не жалела сил и времени на налаживание отношений с виртой. Ниточка доверия, которая протянулась между ними, крепла с каждым днем. Зверь уже позволял прикасаться к себе, чесать за ухом и даже разрешал класть на затянувшуюся рану нажеванные листики целебного равнинника.
Почему эта вирта сидит на привязи Ким так и не поняла, а спрашивать у кого-то не решалась, чтобы не привлекать лишнего внимания к животинке, которую считала своим единственным другом в этом месте.
Вот и сейчас она улучила момент, чтобы заскочить в привычный проход и пихнуть в зубастую пасть остатки жареного кабанчика. Вирта как всегда моментально проглотила угощение и тут же требовательно толкнула Ким носом в живот.
— Не хулигань! — девушка отпихнула ее от себя, — больше нет, ты же знаешь.
Вирта недовольно заворчала.
— Ну а чего ты хотела? Мы ж не на свободе, где можно брать сколько захочешь. Я б тебя накормила до отвала, будь моя воля. Но увы… — Ким потрепала ее по жесткой холке, — если будет возможность, то принесу еще. Попозже. Ты тут не грусти.
Снова ворчание, которое оборвалось едва успев начаться.
— На твоем месте, я бы не тратил время на эту вирту, — раздался насмешливый мужской голос.
Едва дыша от ужаса, Ким обернулась и увидела Брейра. Он стоял поперек прохода, полностью его перегораживая, так что проскочить мимо не было ни единого шанса.
— Толку от нее теперь мало, — молодой кхасссер подошел ближе и провел рукой по длинной шее. Вирта напряглась, но шипеть не посмела. Воля кхассера давила на нее, как и на всех остальных.
— Я нашла ее… случайно… — сбивающимся голосом пояснила Ким.
Находиться рядом с импульсивным Брейром ей хотелось меньше всего на свете. До сих в памяти осталась первая встреча, когда он самовольно попытался узнать, что у нее в голове. Тогда Хасс остановил его… сейчас рядом не было никого.
Брейр неспешно гладил притихшую вирту и молчал, ожидая продолжения рассказа:
— Она была ранена. И мне стало ее жалко, — совсем тихо добавила она, — вот подкармливаю.
Под конец она совсем сникла. Сейчас еще в воровстве обвинит и в том, что самовольно по лагерю шатается.
Еще минута прошла в тягостном молчании, прежде чем кхассер начал говорить:
— Не так давно один из наших отрядов попал в западню, — он задумчиво потер подбородок, — большой рой притаился в ущелье, и наши выскочили прямо на них…Погибших было много…Почти все. Эта вирта вынесла из самого пекла своего хозяина и привезла его в лагерь. Правда сама была ранена, и сил потеряла много, так что теперь не может обращаться.
Ким все гадала, почему она все время в одном и том же облике. Теперь все встало на свои места.
