– Если хочешь. Я неплохо плаваю.
– Давай наперегонки, – улыбнулся Конда, сверкнув зубами.
– А давай, – задорно сказала Аяна. – Инни!
Белые буруны пены от их ног прочертили тёмную рябь воды.
– Мы выиграли. Вытрись моей рубашкой.
– Ты поедешь в мокрой?
– Нет. Ночь на улице, Айи. Я застегну камзол, и ничего не будет видно.
– Ладно.
– Эй, ты что делаешь?
– Вытираю волосы своей рубашкой. Я тоже могу застегнуться, и тоже никто ничего не заметит.
– Твои волосы так отросли, что их видно из-за камзола. У тебя сзади будто незаправленная рубашка торчит, – сказал Конда, глядя, как Аяна укладывает расчёсанные мокрые волосы под красный камзол. – А сейчас у тебя на спине мокрое пятно, и даже в свете лун это выглядит так, будто тебя пырнули в спину ножом, но ты всё равно ходишь.
– Я... Врэ-э-эк... – жутким голосом прогудела Аяна, вытягивая вперёд руки с расслабленными кистями и скосив широко открытые глаза. – Я-а-а... иду-у пи-и-ить... твою кро-о-овь!
Конда фыркнул и со смехом кинул в неё скомканную рубашку.
– На, вытрись и моей. Ты, наверное, сейчас ледяная. Иди сюда, расстегнись и погрейся, бледный врэк.
– Я хочу отрезать волосы покороче, – сказала она, скидывая камзол и прижимаясь к нему. – Они сейчас длиннее, потому что мокрые, но всё равно с ними не очень удобно, а ещё Анверу приходится прятать их вот так, под камзол. Они уже давно раздражают меня, постоянно застревают в подмышках, если их распустить, путаются и мешаются, и сохнут просто бесконечно, и голове тяжело, но я не могу решиться. И мне кажется, что ты будешь против.
Конда резко нагнулся к ремню, лежащему на земле, и снова выпрямился.
– Ты этого желаешь? – спросил он, держа в руке нож. – Хочешь, чтобы я это сделал?
Он обнял Аяну и схватил её волосы рукой ниже лопаток, занося нож над ними, и она прямо посмотрела на него.
– Режь, – сказала она, утыкаясь лицом ему в грудь.
Нож легко, в одно касание, отсёк плотную влажную массу волос, и толстый хвост остался в кулаке.
Аяна зажмурилась. Неожиданная приятная лёгкость кружила ей голову, и кровь бросилась в лицо. Она перекинула волосы вперёд и пропускала пальцы через пряди, которые теперь резко обрывались на середине прежней длины.
– Я как будто избавилась от тяжких воспоминаний, – сказала она с восторгом. – Ты избавил меня от них. От всего земного и тяжёлого... Я сейчас будто взлечу. Конда, держи меня!
– Теперь ты мне жена ещё и по кутарскому обычаю, – сказал Конда, бережно обматывая отрезанный хвост вокруг кулака и засовывая в карман, а потом обнимая её. – Правда, там режут под затылок, но, по мне, это слишком.
– Мы будем жениться по всем обычаям? – спросила Аяна весело. – Если что, то ваш мне не нравится. Я не хочу, чтобы меня оплакивали на моей же свадьбе.
– Чтобы отпустить, надо проститься, любовь моя, – сказал Конда, протягивая ей камзол. – Без этого никак.
– Проститься можно по-разному.
– Погоди, не застёгивай до конца. Это выглядит безумно привлекательно. Ладно. потом полюбуюсь. Поехали.
– Прощаться можно светло, а можно – горюя. Осторожнее, тут острый край у камня.
– Прощаться светло? Любое прощание рвёт сердце, Айи. Девушка уходит из рода, умирая для него, и новый род даёт ей свою плоть, обернув своим покрывалом. Паде, Кестан!
– Я уже ушла из рода, когда ехала к тебе, – сказала Аяна, с разбегу вскакивая на Ташту. – Меня там уже оплакали. Боюсь, что не только в этом смысле. Весной будет три года, как я ушла. Как думаешь, а с такой длиной волос я сойду за Анвера? Инни, Ташта!
Конда повернулся к ней и неуверенно повертел рукой.
– С бородой – да. Но она у тебя очень странная.
– Да кто бы говорил! Ты свою видел?
– У Айола была такая же, и никого это не смущало. Ондео пришла, ревнуя, и забрала его душу с собой.
– Твоя ондео тоже пришла по твою душу, Конда, несмотря на твою бороду, и ревновала так, что чуть не разрушила весь этот мир, какой бы он там ни был, плоский или похожий на большую оранжевую тыкву, мяч Кимата, лист бумаги или что угодно.
22. Ты хочешь укусить меня?
Ночной город дрожал огнями вдалеке, над портом, тёмные тени кораблей угадывались у причалов. Аяна ехала, просушивая волосы, прочёсывая их пальцами, потом заплела в косу, слегка удивляясь её новой длине, и подколола наверх.
– Всё равно ночь. Так гораздо удобнее, – сказала она, заметив взгляд Конды. – В долине я бы и длиннее отрастила, но тут вся эта канитель с переодеваниями... Да и мыть неудобно. Пока воду натаскаешь, пока нагреешь. Повезло хоть, что на Венеалме есть эти ваши сточные подземные коридоры. Слушай, Конда, как так вышло, что они не везде есть? Я ездила по улицам, где приходится выносить помои наружу.
– Это в более новых районах. Когда прокладывали сливные коридоры, тех районов ещё не было.
– Но почему не проложить дополнительные? У нас давно не строили новых дворов, но, помню, арем Тосс говорил, что кто-то из предыдущих старейшин рассчитывал такие для нового двора.
– Никто уже не умеет этого делать, Айи. Эти водостоки древние, как наши книги. Это как у вас с кораблями. Никто их не строил много лет, и никто уже не помнит тайн прежних мастеров. Эти водостоки уже были древними до того, как Таох стал частью Арная, а это было двести семьдесят лет назад.
– Но у вас же есть книги... И люди, которые, как ты, учатся... Я не понимаю, – нахмурилась Аяна.
– Для того, чтобы научиться рассчитывать такие строения, нужно долго заниматься только этим. Изучение подземных вод, свойств почвы, вероятностей обвала или затопления, расчёт глубины, вместимости, материалов, сечения коридоров, угла наклона, а ещё учёт тех, которые уже имеются... Кирио получают образование, и некоторые даже умеют думать, но заниматься водостоками – это ниже достоинства любого кира. Никто не будет тратить время на образование по этой части. А потом ещё и унижаться постройкой сточных канав... Ведь можно просто силами севас или катьонте вскрыть старые и подстроить к ним сверху колодец. И это ответ на твой вопрос, кто ваяет статуи и пишет книги. Никто, Айи. Эти статуи древнее самой древности. Их находят засыпанными песком и землёй на южном побережье, а также в развалинах старых замков. Портреты? Да, при дворе есть живописец. Для того, чтобы создавать такое, нужно родиться... очень одарённым, а таких людей – один из тысяч. При крейте Риго было написано множество картин. Да и вообще, при нём был, как бы сказать... неожиданный всплеск интереса к образованию среди кирио, которые стремились угодить вкусам меглейта и его фаворитки. Но это было полвека назад, и уже при следующем крейте, Гарде, всё сошло на нет. А теперь на троне его внук, и отголоски того всплеска угасли окончательно. Кирио не занимаются таким, для чего нужно столько возиться. Это не то, что возвышает и производит впечатление. Даже мои мастера, строившие "Айэне", были из севас.
– Я понимаю, что значит родится одарённым. Ансе, по-моему, как раз один из таких одарённых.
– Да. Он поразил меня. Это совершенно невообразимый дар.
– Но он развил его благодаря тому, что его вели и подсказывали, и не били по рукам. Как человек узнает, что он одарён, если он не пробует заниматься лепкой, рисованием, созданием фигур из камня?
– У севас и катьонте нет на это ни денег, ни времени, ни необходимых знаний. Для того, чтобы пробовать и учиться, нужно много денег. Очень много. Время мастера-учителя стоит дорого. Материалы – дорогие.
– У нас можно пойти в хранилище и почитать записи арем и олем. Даже если они сильно заняты, как олем Нети, которая всегда работает. Можно прийти и начать помогать ей, и постепенно тебе будут доверять более сложные дела.
– Не все севас даже читать умеют. Большинство просто умеют чертить своё имя на бумагах. И у нас не дают даром ничего, что можно продать, Айи.
– У вас девушек продают, чтобы окупить расходы на платья, которые даже стирать нельзя.
