который тут же забыла. Стояла звёздная, двухлунная ночь, Хойбура рядом не было. Девушка поднялась на ноги, заметив неясное движение среди деревьев.
— Хойбур? — прошептала она, — это ты?
В ответ раздалось лишь знакомое кряхтение — полугном будто пытался поднять с земли что-то очень тяжёлое.
— Хойбур? — цесаревна сделала несколько шагов вперёд, и ей открылась вся картина полностью: на кусочке очищенной от мха сырой взрыхлённой земли небольшой горсткой лежали, чуть подрагивая, несколько мелких светленьких рыбёшек, а чуть дальше Хойбур изо всех сил тащил из земли за хвост огромную склизкую серо-сизую рыбину. Рыба вырывалась и сопротивлялась, руки полугнома скользили по её туше и хвосту в отвратительной слизи, упускали добычу, и она, извернувшись всем телом, отскакивала на шаг, а потом вниз головой вбуравливалась в жирную землю. Полугном успевал настичь её хвост за мгновение до того, как тот исчезнет под землёй, и его пальцы вновь смыкались вокруг плавника и тащили рыбину обратно.
— Что это, Хойбур?! — шёпотом, полным омерзения и ужаса, спросила Сольгерд.
— Где? — тревожно пробасили за её спиной.
Девушка обернулась, едва сдержав вскрик. Позади стоял Хойбур, держа в руках вовсе не рыбу, а привычную секиру. Сольгерд повернулась обратно к отвратительному зрелищу с рыбой, но там уже ничего не было: ни Хойбура, ни рыб, ни даже голой земли — сплошной ковёр зелёного мха.
— Что там? — полугном тревожно вгляделся через её плечо.
— Да так, показалось, — замялась цесаревна. — Теперь ты отдохни, а я подежурю.
Они вернулись на место своего привала, Хойбур прилёг, но почти сразу поднялся.
— Знаешь, спать-то и не хочется. Давай-ка я тебе лучше кое-что покажу, — он подхватил секиру, подозвав Сольгерд ближе, — глядишь, пригодится! — полугном деловито встал в боевую стойку. — Так, смотри сюда. Левой рукой крепко держишь за конец рукояти, правая — широким хватом — немного ниже лезвия. Ты лёгкая, силой тебе многого не сделать, нужно использовать полёт лезвия. Замахнись, а дальше только направляй его, это просто!
Сольгерд неуверенно взяла протянутую секиру, махнула ею и чуть не упала, потеряв равновесие, но Хойбур успел её подхватить.
— Э-э-э, девочка! Этак не ты секиру направляешь, а она тебя за собой тащит! — усмехнулся наставник. Он рухнул на четвереньки и руками переставил её ноги в нужное положение, — вот так, шире, и не выставляй одну вперед! А теперь давай ещё вот по тому дереву!
Девушка широко замахнулась и вновь не удержалась на ногах: тяжёлая секира увлекла её в противоположную от дерева сторону.
— Опять не то! — запротестовал полугном, едва успев убраться с неожиданной траектории удара. — Смотри, ещё раз показываю, — он отобрал оружие у Сольгерд, — левой — крепко держишь рукоять, правой — скользишь по ней. Только не выпускай! Твой вес прибавится к весу лезвия и увеличит силу удара. Попробуй ещё разок! — Хойбур ободряюще улыбнулся, протянув ей секиру. — Погоди! Отойду подальше.
Прежде, чем всё получилось, Сольгерд упала ещё раз пять. Но в конце концов она смогла всадить лезвие в указанный ствол и остаться при этом на ногах.
— Сразу видно — моя выучка! — ухмыльнулся Хойбур, довольно оглаживая бороду. — У меня и то хуже в первый раз получилось.
Девушка метнула на него удивлённый взгляд.
— Мне, правда, тогда только три минуло, — смущённо пробухтел наставник, — и ростом я был в треть секиры… но ты всё равно молодец! Давай-ка ещё разок!
Утро было холодным, совершенно непохожим на вчерашний день, и Сольгерд втайне порадовалась, что нянюшка позаботилась одеть её потеплее. Они шли вперёд около часа, пока не вышли на ту же поляну, на которой ночевали, но с другой стороны.
— Эко мы! Где-то сбились, — пробухтел Хойбур и вновь свернул в лес.
Сольгерд упорно шла за ним, глядя себе под ноги, и баюкала в памяти последнюю встречу с Брегиром. Всё тело ломило после вчерашнего перехода, кружилась голова, было тяжело дышать, но это не имело никакого значения. Она должна успеть. Она должна найти белого медведя, иначе… иначе всё было зря. Не только свадьба с Рейславом, плетение косы и поход в Нордскогур. Вся её жизнь казалась совершенно пустой без Брегира. Таковой и останется, если Сольгерд не сможет, не успеет вернуть его. Всё будет бессмысленно.
Что-то небольшое с размаху шмякнулось ей под ноги, выдернув из задумчивости: на земле, распластав крылья, лежала мёртвая чёрная птица. Следом упала ещё одна такая же. Девушка подняла глаза кверху, увидев сквозь ветви множество стремительно приближающихся тёмных точек. В следующее мгновение путников накрыл дождь из дохлых птиц.
Сольгерд и Хойбур побежали вперёд, прикрывая головы и лица, а сверху на них сыпались маленькие, ещё тёплые тела, били по спине, царапали длинными острыми клювиками по рукам и падали под ноги. Сольгерд старалась не наступать на чёрные трупики, но под ногами то и дело трескалось что-то хрупкое. И вдруг всё закончилось — ещё неожиданнее, чем началось. Девушка и полугном остановились и огляделись: впереди, в нескольких шагах от них, из-за деревьев выглядывала уже знакомая поляна с чёрным озером. Птиц на ней не было.
— Да что б тебя! — плюнул полугном себе под ноги, — вот ведь кружит, проклятый!
К тому времени стало совсем холодно, как обычно бывает не на излёте лета, а за вершиной осени, когда на землю плотным покровом ложится снег. Коченели пальцы, дыхание срывалось с губ плотным белым облачком. В Нордскогуре был не только свой лунный период, но и собственная смена времён года.
Когда путники вновь углубились в чащу в надежде уйти от злосчастного озера, пошёл снег. Он опускался на их волосы и плечи большими мягкими хлопьями, не таял на длинных ресницах Сольгерд, пока те не касались горячих щёк, и тогда он стекал по ним потоками слёз.
Они шли, и воздух вокруг менялся с густого, душного и влажного, на холодный и гладкий, словно шёлк. Пахло холодом, влажным деревом и мокрым снегом. Сольгерд на миг остановилась, запрокинув голову, сверху на неё смотрело пустое бледно-серое небо.
— Хойбур, куда делись листья? — с изумлением выдохнула она.
Деревья, ещё вчера пышно-зелёные, неподвижно раскинули голые серые ветви навстречу снежным хлопьям. И на земле не было ни одного опавшего листа. Полугном окинул беглым взглядом лес и лишь пожал плечом, не замедляя шага. Идти было всё тяжелее: его ноги будто норовили врасти в
