землю, становясь неподъёмными, как и секира, что весила всё больше. Рана разболелась с удвоенной силой. Дыхание обжигало грудь и горло холодом, воздуха не хватало, отчего голова шла кругом, лоб покрыла испарина, а перед глазами рябили чёрные точки. Стоило остановиться лишь на миг, следующий шаг сделать было почти невозможно.
Сольгерд заметила, что с её спутником что-то неладно: сгорбившись, он с видимым трудом преодолевал каждый шаг, словно шёл по пояс в трясине.
— Хойбур, всё в порядке? — неуверенно спросила она, но полугном не ответил, даже не повернул головы. Подождав, она хотела повторить вопрос, но Хойбур вдруг замер, секира опустилась в ослабевшей руке, клюнула остриём пушистый слой снега. Сольгерд увидела через его плечо уже знакомое чёрное озеро, оправленное, словно в белую раму, в заснеженные берега.
— Не отпускает, — едва слышно произнёс Хойбур и обернулся к девушке. На его посеревшем лице вспухли синие вены.
— Уже почти забрала, да? — печально спросил он. Увидев испуг цесаревны, кивнул, потупя взгляд, и протянул девушке секиру. — Я дал ей слово не сопротивляться.
Позади треснула сухая ветка, Сольгерд обернулась. Из-за дерева выглядывала иссиня-чёрная морда, похожая на волчью. Скорее, это было больше похоже на узкомордый череп, обтянутый кожей. Пустые провалы глазниц струили желтоватый свет. Существо моргнуло, сделало осторожный шаг вперёд, пригибая голову к земле. Над опущенной холкой, словно сложенные крылья, вздыбились острые лопатки. Из-под искривлённой беззвучным рыком чёрной губы выглянули белоснежные клыки. Из-за ближайших деревьев выступило ещё с десяток подобных тварей.
— Что это, Хойбур? — севшим голосом, едва слышно прошептала цесаревна.
Так и не дождавшись, что она возьмёт его секиру, полугном бросил оружие к ногам девушки и сделал шаг назад, к озеру.
— Что ты делаешь? — в голосе Сольгерд, словно до звона натянутая струна, дрожало отчаяние, приземистую, коренастую фигуру Хойбура искажали вскипевшие на глазах слёзы.
— Это хорошая история, — выдохнул он, — спасибо, девочка, что позволила стать её частью, — Хойбур сделал ещё шаг назад, — доведи её до счастливого конца, ладно? — ещё шаг, — и скажи моей ягодке: полугном не зря топтал эту землю полвека! — он раскинул руки. — Забирайте, — крикнул Хойбур, из последних сил стараясь не закрывать глаза.
Мгновение Сольгерд видела его таким, тяжко дышавшим, до синевы белым, с растрёпанными волосами, усыпанными бусинами с руническими символами. Он с видимым трудом выпрямил спину и поднял голову, раскинул руки, словно собирался обнять весь мир. И в его широкие, некогда сокрушительные, объятия бросилась стая чёрной клыкастой нежити. Холодный воздух бесшумно взорвался брызгами крови, и стая в один миг скрылась вместе со своей добычей под ровными водами чёрного озера.
Сольгерд не слышала собственного крика, рвавшего её горло, сколько хватило дыхания, пока голос не слетел на хрип, не чувствовала обжигающих заледеневшие щёки слёз. Не помнила, как упала на колени, впилась пальцами глубоко в землю, скрючившись, словно от нестерпимой боли.
По каплям крови, раскиданным по снегу, словно переспелые ягоды брусники, Сольгерд доползла до края озера, но из ровной чёрной воды на неё глянуло лишь искорёженное болью отражение. Она наклонилась ниже, и из озера выстрелила костлявая зеленоватая рука, схватив цесаревну за свесившуюся через плечо косу. От сильного рывка Сольгерд едва не нырнула в воду, но удержалась на кромке берега, и, задыхаясь, перехватила косу повыше мёртвой руки, чтобы освободиться. Несколько мгновений она сопротивлялась, но её противник был явно сильней, пригибал лицо девушки всё ниже и ниже к воде. И тут Сольгерд вспомнила про кинжал за голенищем сапога. Мысль мелькнула, обожгла серебряным отблеском перепуганный разум. Девушка выхватила кинжал и вонзила его в костлявое запястье. Ладонь тут же разжалась, выпуская косу, и ушла под невозмутимый покров воды вместе с оружием.
Цесаревна отползла подальше от проклятого озера. В ушах шумело, перед глазами всё плыло, над головой кричала какая-то птица. Нет, это не птица — это эхо, возвращающее отражённые от чёрного озёрного зеркала всхлипы девушки. Она скрючилась на холодной, припорошенной снегом земле, что было сил прижала к груди намотанную на кулак косу.
Когда она очнулась, было уже темно. Подняться с первого раза не получилось, и Сольгерд обнаружила, что её тёплый плащ накрепко, почти до середины, врос в землю, покрылся заснеженным мхом и кровоточащими грибами.
Плащ пришлось оставить. Это ничего, главное — цела коса, будущий ошейник. В груди было холодно и пусто. Гулко и одиноко стучало сердце. Зато в воспалённом разуме творился настоящий кавардак. «Я не буду обращать на это внимание, — прошептали пересохшие губы цесаревны, — надо просто идти». В нескольких шагах от неё из-под кружевного снега блеснула секира Хойбура — словно позвала, и Сольгерд рассеянно ей кивнула.
Она очень долго плелась, утопая в рыхлом снегу, который становился всё глубже. Ноги и спину ломило, каждый вдох отдавался болью в груди и между лопатками. Секира, которую Сольгерд тащила за собой, казалась всё тяжелее, фляга с водой опустела. Неудержимо клонило в сон. Девушка не останавливалась, продолжала идти, пусть и очень медленно: если она перестанет двигаться — сразу же уснёт и замёрзнет.
«Где же он? — стучало у неё в висках, — где он?!» — и слезящиеся, покрасневшие глаза жаждали увидеть среди серых древесных стволов белый медвежий мех, но вокруг был лишь снег — и только. Лес брал её измором.
Сольгерд за что-то запнулась и всем телом рухнула в ледяную белую перину, упёрлась ладонями, попыталась встать и поняла, что не может подняться: силы окончательно оставили её. Она сделала ещё попытку — поднялась на колени, но вновь упала, когда попыталась встать на непослушных, дрожащих от усталости ногах. Злость и отчаяние затопили её грудь и выхлестнулись обжигающими рыданиями.
«Помоги мне! Найди меня! Услышь!» — шептала она сквозь всхлипы. Девушка давилась собственными слезами, не видя ничего, кроме расплывающейся перед глазами черноты… А потом всё стихло. И ослепительно-белый свет обжёг веки Сольгерд. Она с трудом разлепила смёрзшиеся ресницы: леса вокруг не было. Цесаревна лежала посреди бескрайной снежной пустыни, а на душе было спокойно и торжественно. Наверное, так и должно быть, когда отправляешься на встречу с богами. Её тело заледенело настолько, что она уже не чувствовала холода укрывавшего её снега, не чувствовала ничего.
Всё правильно. Так и должно быть. Здесь её никто не найдёт. Как и она не найдёт того, кого она ищет… На границе сознания появился смутный
