Колдун радоваться не стал — промолчал, пряча улыбку в глазах да углах губ, опустился на одно колено и принялся что-то чертить на льду, прямо рядом со мной. Когда он, поднимаясь, на мою холку оперся, я хотела уж возмущенно его цапнуть, да он потянул меня за воротник и пришлось отскакивать скоренько — от рисунка на льду поднялся свет, ветер, пахнуло нездешним. Ну, Колдун!
А Колдун, меж тем, загривок отпустил, снег с рук отряхнул, и объявил своим:
— Нет ничего. Все выветрилось.
Развернулся спиной к своему творению, да и пошел к берегу. Я смотрела ему вслед, и думала, что надо было все ж кусать. А теперь что, поздно уж.
А может, и не поздно, озлилась я, когда мальчишка Слав, препротивно ухмыльнувшись, попробовал меня по загривку потрепать, со словами — хорошая собачка! И когда успел подойти к тому месту, где Колдун черкал? А теперь вот примерялся выбраться на берег тут же, у обрывчика. Осенью, помниться, мне этот обрыв мало не по грудь был — а ныне же, когда встал на озере лед, чуток выше колен Мальчишке. И ведь не боится, паскудник! Верит, что при Колдуне не решусь я зарываться.
Слав улыбнулся, и шагнул со льда на берег. Я же и впрямь кусать не стала — почто? Просто ткнула его носом в ногу, под колено, в то самое место, где жилы напряглись на подъем. А как оскользнулся сопляк, руками взмахнул, равновесие теряя — подставила свою спину, чрез которую он и полетел на неласковый озерный лед. Я же еще и вверх подтолкнула хребтом, чтоб веселее падать было. Ох, и грянулся дуралей! Всей спиной, да с размаху — поди, приятного мало.
Он уж и рот раскрыл было, собираясь то ли хулу на меня исторгнуть, то ли вовсе волшбу сотворить — да только я разок ему в глаза взглянула, и слетел с глупого задор. То-то же, щен. Знай, на кого вякать можно — а перед кем и помолчать бы след. Отвернулась от дурня, и, не торопясь, выбралась на берег. Молча обвела взглядом магов, и, убедившись, что больше никому не хочется пошутить со мною, развернулась к Колдуну.
Обещал снять путы — сымай!
Я терпеливо дождалась, пока Горд Вепрь совершит свою волшбу.
Развернулась, да и потрусила в Лес. Неспешно, нагло. Накрепко воспретив себе тут же проверять — сдержал ли маг слово, снял ли чары. Негоже то — слабость перед чужими глазами являть, показывать, сколь уязвимой я себя понимала, пока не могла в любой миг рассыпаться белым снегом.
И лишь скрывшись с глаз охотников, углубившись в Седой Лес дала себе волю. Так и добралась до логова — текучим снегом, белой сыпучей пеленой. А добравшись, вспомнила. Я ведь так и не поведала Колдуну — все это куда ранее зова началось. И пришлый маг был здесь если и не раньше моих охотничков, то явился вровень с ними.
Вспомнила — и отмахнулась. Ничего. Ближе к ночьи до селища схожу, Яринке поведаю — она Горду передаст. Прислушалась к себе — хватит ли сил человеком оборотиться, проклятие на малое время отодвинуть? И успокоенно опустила голову на лапы — коли и впрямь не надолго, то хватит.
Вот Вот и ладно. Вот и хорошо. Я поудобнее устроилась на засыпанных снегом еловых лапах, и задремала, как никогда остро ощущая мир вокруг себя, Седой Лес и выставившуюся надолго ясную погоду.
Дверь отворилась, впустив в темную комнату полосу тусклого света от свечи в руке вошедшего. Человек шагнул внутрь — и остановился, только свечной огонек трепетал на сквозняке. Настороженно вперился взглядом в угол промеж столом и постелью.
А кто б не насторожился, застав в своих покоях здоровенного белого волка? Я разлеглась на полу, удобно разложив лапы, и дожидалась Γорда. Долгонько дожидалась — зимний вечер успел смениться ночью, селище затихло и налилось сонным покоем. И где, интересно, Колдуна носило? А? впрочем, не мое то дело.
Я поднялась — в невеликой и без того комнате разом стало тесно — и потянулась всем телом вверх. Встала на две ноги девкой, и, прикрыв срам, ухватила загодя присмотренную рубаху, что, постиранная, лежала на постели. Без спросу натянула, и лишь вынырнув из широкой, не по мне шитой горловины, взглянула на Колдуна. И сама не поняла, как — то ли с вызовом, то ли с опаской. Он же как вошел, так и не шелохнулся — только дверь по-за собой прикрыл.
Прикрывая недовольством неуверенность, буркнула:
— Долго гуляешь, Колдун. Умаялась ждать.
Он качнул головой, и шагнул-таки вперед, поставил свечу на стол. Окинув меня взглядом, в котором на самом дне мне мерещилась насмешка, и пожурил:
— Ох, и наглая же ты нежить!
Я повела плечом — мол, что есть, то есть, не спорю! И примолкла, стараясь сделаться тише воды, ниже травы. Нюхом чуяла, всем нутром ощущала — не след торопить его сейчас. Он и так, верно, навряд ли радостен, что я самовольно в жилье его вторглась. А он Вожак, и он сильнее — он мне то уже доказал. И без того мое поведение уж больно на вызов походит. И мне бы не злить его надобно, сущеглупой, а скромность да вежество явить… И от того я притихла, отвела взор от крупного широкоплечего мужчины.
Взор-то отвела, а краем глаза все едино следила — вот снял он с плеч суму, пристроил на стол, подале от свечи. Вот стянул теплый меховой кожух — и положил на лавку. Шагнул в дальний угол, к бадье с водой. Зачерпнул полные ладони, умылся. И не побоялся же мне спину подставить! Стянул с крюка на стене свежее полотенце, утерся. Я глядела на его спину, вспоминая, как в другое время, давно-давно, как бы не в иной жизни, точно так же умывался этот мужчина. Только я тогда не в углу стояла, замерев да остерегаясь шевельнуться, а воду из ковша лила, да вот такое же полотенце, расшитое петухами, подавала. Вепрь развернулся ко мне, взглянул в упор. Я и взгляда отвести не успела. Горд же, не глядя, пристроил полотенце на место, на крюк, и вопросил у меня:
— С чем пожаловала?
Вроде не грозно спросил, но мне захотелось, равно щенку, поджать хвост, упасть на пузо, и заскулить. Удержалась. Нет, все же верно я его поняла тогда, ещё при первой встрече — сильнейший. И зверь во мне, отведавший трепки от этой руки, и женщина, принявшая от нее ласку, в том были за едино. Я сглотнула, и принялась все, что знала, поочередно излагать — и как осенью от ветра чуть разум не потеряла, и что снега в этом году рано пали, много раньше, чем то погода обещала — а я такое чую, не приметами, но нутряным знанием ведаю, и все тут!
Вепрь молча выслушал, буровя меня тяжелым взглядом — и не видя. Я же все, что знала, поведала, и притихла. Невместно то бабе — мешать мужу думать. Он вернулся из своих мыслей, и буркнул:
— На кровать сядь!
Я поймала его взгляд — на босые мои ступни на голом полу, на колени, прикрытые подолом его собственной полотняной рубахи. Уже было раскрыла рот, сказать, что не мерзну — но взглянула в глаза, и передумала. Опустилась послушно на застеленную меховыми одеялами постель, и ноги под себя подтянула, и даже одеяло на колени натянула. Подняла взгляд на Вепря, без слов вопрошая — ну, теперь-то ты доволен? А тот только углом рта дернул, да и вышел из комнаты. Растеряно проследив за ним глазами и узрев закрытую дверь, я только головой качнула — и что это было? А и ладно! Не моя то забота, куда он делся. Прислушавшись к себе, убедилась, что времени у меня еще с запасом, и перекинула волосы на одно плечо — в косу надо бы забрать, а то совсем уж неряхой гляжусь.
Так от я и сидела, вперив взгляд в огонек свечи, да разбирая пальцами темные русые пряди. Здесь, в колдуновом логове, все накрепко пропиталось его запахом, а постель — и вовсе пуще прочего, и оттого сидеть здесь мне было хорошо. Уютно, покойно. Привычные пальцы сами разделили кое-как прочесанные волосья натрое, сами и в косу сплетали, заводя под среднюю прядь то левую, то правую, поочередно. Вот ощутился проскользнувший мимо внимания колтун, и правая рука надежно зажала недоплетенную косу в кулаке, левая же растрепала, растянула и загладила спутавшиеся волосы. И снова — левую прядь завести под среднюю, перехватить в правую руку, правую прядь завести под среднюю, перехватить в левую руку. Коса быстро закончилась, а я только тогда и сообразила, что перевязать-то ее мне нечем. Так оставила, перекинув на правое плечо. Хоть и ненадолго такой косы хватит — да мне все едино долго и не нужно.
