– Держите, – сказал он, доставая несколько стаканов. – Смотрю, нелегко даётся вам грамота.
– Мне легко даётся, – сказал Орсеме, показывая пальцем за спину. – Это вон тот чёрт меня отвлекал.
– Сам ты чёрт! – вскочил на ноги Лаудар, но сник под взглядом Аяны. – Прости, эйстре.
– Я, пожалуй, нарисую карточки со страшными рожами, – сказала Аяна. – Буду раздавать тем, кто отличился... крикливостью. Набрал три – сидишь на полу. Парни, вы же понимаете, что вас много, а я одна? Я не могу разорваться. Сэмилл и Бертеле уже готовы разбирать слово по составу, а новенькие только-только буквы заканчивают. Вы отнимаете друг у друга время этими дрязгами. У каждого из вас есть цель, не так ли? Как, интересно, вам проще добиваться чего-то? Когда вам мешают, или когда не трогают?
– Когда не трогают, эйстре, – сказал Дукелл.
– Неверный ответ.
– Кода помогают, эйстре, – сказала тихо Арнелта с уголка стола.
– Именно, милая. Но нам надо начать с малого и перестать мешать друг другу, иначе это просто трата времени.
– А почему ты решила вообще учить кого-то? – спросил вдруг Олкос, поднимая голову от листа, на котором выводил ровные кружочки буквы "О".
– Я вижу в твоих глазах другой вопрос. Почему я делаю это бесплатно.
Олкос прикусил губу и промолчал.
– Тебе тринадцать, Олкос. Ты почти взрослый. Ты сам пришёл сюда, да? Тебя же не отправлял твой отец?
– Дядя. Отец умер.
– Прости. Дядя не отправлял тебя?
– Нет. Я сам пришёл.
– У тебя ведь есть какая-то цель?
– Я хочу стать камьером в хорошем доме. Они получают хорошие деньги.
– Ты не хочешь работать в лавке?
– Мне не дадут. У дяди три сына. Я хочу не просто таскать молоко всю жизнь. Я видел, что бывает, когда всю жизнь таскаешь молоко. Мой отец сдох в луже своей блевотины в свой же день рождения, потому что нажирался как свинья, не имея возможности стать человеком. Я не хочу, чтобы со мной было так же. Ой, прости, Арнелта.
– Ничего, – сказала Арнелта. – Наш отец тоже много пьёт. Мать плачет, а он иногда бьёт её. Я очень хочу скорее уйти оттуда. Я хочу в большой и чистый дом. Может, там я найду мужа, который не будет пить и орать.
Аяна переводила ошарашенный взгляд с одной склонённой головы на другую.
– Что значит... бьёт? – спросила она наконец. – Твой отец бьёт маму?
– Многих бьют, – сказал недоуменно Миртен. – и детей тоже.
– Меня не бьют, – нахмурился Олкос. – Я дал сдачи, и с тех пор меня боятся.
Аяна сидела, схватившись за виски. Дивный мир, в котором бьют жён и детей! Вспомнилось, как они с Верделлом ночевали в доме Раду. А теперь и здесь...
– Я учу вас читать просто потому, что могу. Потому что у меня есть немного свободного времени, и этим я делаю мир чуточку лучше, – сказала она, печально глядя на Арнелту. – Я могу поделиться с вами тем, что у меня есть, и при этом я не обеднею, так почему бы и не сделать это?
-Но ты и не обогатишься, – сказал Олкос, подняв бровь.
– Деньгами – нет. Но какой смысл иметь ключ, если он ничего не открывает? То, чему я учу вас, может открыть вам немножко больше. Совсем чуть-чуть, Олкос. Кроме того, чему я вас могу научить, в мире просто невероятное количество того, что я сама не знаю. Я приоткрою вам эту дверь, а за вами будет право решать, идти туда или остаться на пороге. Только за вами. Я никого не буду тянуть силой, подталкивать или... махать кулаками.
– Ты так говоришь, будто тебя не били, – удивился Алтрес, протягивая Аяне лист.
– У нас не бьют детей, – сказала Аяна тихо, пробегая глазами две строчки закорючек. – У нас каждый может научиться чему угодно из того, что знает кто-то другой, и работать и жить чисто и достойно, бесплатно жениться или выйти замуж, если любовь взаимна.
– Откуда ты и как попасть в этот оуран? – воскликнул Олкос, глядя на неё с недоверием.
– Там не хватит места на всех желающих, – сказала Аяна, поднимая глаза. – Но, знаете, каждый может немного изменить мир вокруг себя, чтобы он стал похож на тот, откуда я родом. Например, перестав для начала пинать товарища. Сдерживаться, к примеру, один раз из пяти. Уже неплохо. Или не обзывать девчонок глупыми курицами, да, Дукелл? Или хотя бы просто соблюдать заветы добра. Мыть руки, причёсываться, ну и всё вот это, из списка. А знаете что? Давайте-ка помечтаем, как сделать мир лучше. – Аяна почувствовала, как волны воображения подхватывают и несут её далеко, далеко, за край холста. – Вот я, например, мечтаю, чтобы в мире существовал какой-то способ двигаться быстрее. Например, ровные дороги. Необязательно мощёные, просто ровные. Или корабли, которые двигаются с большой скоростью, при этом устойчивые, чтобы можно было не бояться, что тот, кто спешит к тебе, вообще не вернётся... Или волшебная тарелка, как в сказании, с помощью которой можно в любой момент увидеть того, кого ты хочешь.
– Можно придумывать то, чего нет? – осторожно уточнил Бертеле. – Отец говорит, что без толку думать о том, что нельзя достать. Это какая-то новая игра? Раньше мы играли в "собери слова".
– Да, да, – закивала Аяна. – Всё, что приходит в голову! Я мечтаю об устройстве, которое поможет мне со стиркой. В котором бельё болтается по каким-нибудь камням или стиральной доске само, и ты не трёшь его руками, пока щёлок сжигает твою кожу и плоть. Мой маленький брат мечтает смастерить крылья, чтобы если не летать, то хотя бы парить со склона над долиной. О чём мечтаете вы, а? Что вы загадываете, когда засыпаете?
– Как прошло на этот раз? – спросила Иллира, покачивая Астрелла. – Сегодня я слышала больше голосов, чем в прошлый раз.
– К нам прибились новенькие. Бертелл с Сэмиллом прошли с ними буквы, причём они неплохо потрудились. Сегодня я смогла начать прямо с пропева слогов.
– У тебя очень интересный способ. Исар учил меня буквам, показывая картинки, на каждой из которых было что-то с названием на эту букву, а потом мы разбирали слова по букве. Слогами мы не читали и тем более не пели.
– Тебя учил Исар?
– Да. Что тебя так удивляет?
Аяна пожала плечами, унимая любопытство.
– Ты не знала грамоты до шестнадцати лет? – выбрала она самый безобидный вопрос.
– Да. Мне поручали такую работу, для которой это не требовалось. Ковру, знаешь ли, всё равно, читают над ним стихи, пока выбивают. Да и вообще, умеют ли читать. Но Исар сказал, что я умная и быстро научусь. И я научилась. Правда, не быстро. Работы было много, да и следили там строго. В каждом углу по паре глаз и ушей. Камьер его этот... Пакостный. Вечно нос совал куда не надо. Ладно. Дело прошлое. Было и было. А может, и не было, и это я себе придумала.
– Камьеры – они такие, – сказала Аяна, обходя скользкую тему девушек, которым показалось то, чего нет. – У мужа моей киры – камьер Като, так у него ухо настолько много знает, что сойдёт из-за этой умудрённости в лейпон лет на десять раньше него самого. Интересно, сколько раз он по нему дверью получал?
Иллира расхохоталась, и Астрелл немного вздрогнул во сне.
– Во что играли сегодня?
– Мечтали, – сказал Аяна весело. – В один прекрасный день начнём мечтать на заданные темы и записывать. Всегда интересно, как одну и ту же тему видят разные люди и какие слова они выбирают для её описаний.
– Какой смысл в пустых мечтах? Я вон могу мечтать стать креей вроде Аселлит, чтобы сидеть в покоях, и мне носили ачте на золотом подносе, и горшок мой золотой выносили.
– Креа Аселлит пользуется золотым ночным горшком? – изумилась Аяна. – Правда что ли? Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, просто догадываюсь, – улыбнулась Иллира. – Говорят, там во дворце всё такое роскошное, что глаз просто не отвести. Зачем крее или крейту довольствоваться обычным, если они золотым могут пользоваться?
– Действительно, – хихикнула Аяна, представив золотой ночной горшок. – Из золотого, наверное, пахнет розами. Или дисодилиями.
– Чем?
– О. Прекрасные отвратительные жёлтые цветы, чей запах убийственно сладок. К огромному, почти непереносимому несчастью, жеребец Конды случайно повалялся в них, и теперь в нашем мире стало чуть меньше таких невыносимо прекрасных вещей.
