высокие заросли таволги — в центр круга, где покоились бесполезные железные останки.
Побродив среди искорёженного рыжего лома, она уже возвращалась назад, как вдруг её внимание привлекла продырявленная чёрная громада. Поезд казался очень старым, даже древним, на вид значительно старше остальных. С огромной, поросшей орешником раной в левом боку прицепленного к нему вагона, с наплывами густого мха на месте серийного номера. Он стал почти частью природы, слившись с ней, как какая-нибудь скала.
Сурьма вскарабкалась по ветхой лестнице к будке машиниста. Дверь не открывалась, на пороге росла трава и мелкие поганки, но и стекла в двери не сохранилось, поэтому Сурьма, изловчившись, влезла внутрь через окно.
Из пола тянулись хиленькие деревца не выше колена, за распахнутыми дверцами топки виднелось чьё-то старое, затянутое густой паутиной гнездо. Сурьма наклонилась, заглядывая в раззявленную пасть шуровки.
— Да ты был не-зверем! — воскликнула она, заметив, что топка переделана под уже отсутствующие здесь пластины мастера Полония. — Какой ты модели, интересно? Таких гигантов я ни разу не встречала. Разве только на картинках видела… Да и то лишь однажды, — Сурьма резко выпрямилась, пронзённая невероятной, невозможной догадкой.
От волнения её прошиб пот, а колени вмиг ослабли, и она едва не свалилась вниз головой, вылезая из будки машиниста. Пробравшись по полуистлевшему мостику к дымовой коробке, что находилась в передней части паровоза, Сурьма, дрожа от какого-то необъяснимого, почти священного ужаса, начала обдирать пласты мха. Там, под ними — серийный номер. Но если её предположение может быть верно, если чудеса случаются, то там… Там будет не номер, а название. Имя. Две буквы. Большая и малая…
Ободрав мох, Сурьма заскребла пальцами по ветхому железу, очищая его от толстого слоя застарелой земли и грязи. Перепачкавшись с ног до головы и сломав ноготь, она наконец добралась до надписи. С дымовой коробки на неё глянуло выцветшее, почти прозрачное имя. Две буквы. Большая и малая. «Hg».
— «Ртуть», — оцепенев, непослушными губами выдохнула Сурьма, — «Ртуть»…
Она таращилась на паровоз, не в состоянии поверить, что это не сон, что всё происходит на самом деле.
Как легендарная «Ртуть» мастера Полония, столько десятилетий хранящая все его секреты, «Ртуть», бесследно исчезнувшая в северных горах, как она могла оказаться здесь, на обыкновенном паровозном кладбище, на противоположном конце страны?!
— Висмут! — прошептала Сурьма, недоверчиво касаясь исцарапанными пальцами истёртых временем букв. — Висму-у-ут!!! — заорала она во всё горло, спугнув из кустов стайку мелких птиц.
Большой письменный стол, опрокинутый на пол посреди пустого вагона «Ртути», был засыпан пылью, листьями и мелким сором. Все его ящики оказались пусты. Все, кроме верхнего, закрытого на замок. Однако стол обветшал настолько, что для запертого ящика ключ не потребовался: Висмуту оказалось достаточно просто посильнее его дёрнуть, и замок вырвался с корнем, расщепив ветхое дерево. В ящике, окутанные паутиной и серой пылью, лежали пять пронумерованных маленьких металлических цилиндриков с нанесёнными на боках кругленькими углубленьицами.
— Звуковые цилиндры! — выдохнула Сурьма, заглядывая Висмуту через плечо. — Значит, вот как мастер Полоний хранил информацию! Не на бумаге… Он гениален, не правда ли? — прошептала она, посмотрев на напарника, и её дыхание коснулось его щеки. — Бумага здесь давно бы истлела!
— Возможно, — сдержанно отозвался Висмут. — Был. Был гениален.
— Такие великие умы, как мастер Полоний, бессмертны! Как минимум, они продолжают жить в своих творениях. Так что он — гениален! Был, есть и будет!
— Ты слишком к нему пристрастна, — усмехнулся Висмут.
— Я его обожаю, — откликнулась Сурьма, — он подарил миру живые паровозы! И у меня аж мурашки по коже от того, что сейчас мы услышим его голос! Будто он до сих пор жив и находится где-то рядом… Кстати, как мы это сделаем?
— Нужна фонографическая машинка. Таких сейчас днём с огнём не сыщешь… Но в библиотеке Толуола, кажется, была. Во всяком случае, подобное старьё там отыскать гораздо проще, чем что-то современное.
— Ух ты, а машинист-технеций, оказывается, в курсе технического оснащения толуольской библиотеки? Вот уж не подумала бы! Что ещё я о тебе не знаю?
Висмут бросил на не быстрый взгляд:
— Пожалуй, многого.
— Мы ведь успеем в библиотеку до закрытия?
— Если поторопимся.
— Я готова бежать бегом! Даже впереди паровоза.
— Вот уж не сомневаюсь! Но сперва мы закончим работу: ты должна выбрать три лучших локомотива из пяти отобранных мною.
***
Прибыв в Толуол, они никому не рассказали о своей находке. Проведав Празеодима и Рута, Висмут с Сурьмой «пошли ужинать», а сами отправились в библиотеку.
Зданьице её было маленьким и неказистым, больше похожим на букинистическую лавку, а не на городскую библиотеку. Деревянные стеллажи, забитые пыльными книгами, громоздились от пола до самого потолка и для удобства были снабжены передвижными лесенками на колёсиках, которые, однако, надёжными не выглядели. В конце лабиринта из книжных тоннелей, извилистого и закольцованного, словно кровеносная система, за маленьким столиком, в зелёном свете тусклой настольной лампы дремала интеллигентного вида старушка с пышным седым пучком на голове.
— Что желаете, молодые люди? — скрипуче поинтересовалась она, когда Сурьма, остановившись перед её столом, вежливо кашлянула.
— Подскажите, можно ли в вашей библиотеке прослушать вот это? — Висмут показал старушке один из звуковых цилиндров.
Та близоруко сощурилась, на несколько секунд задумалась, будто что-то припоминая, а потом кивнула:
— Да, в читальном зале стоит аппарат. Последний раз им пользовались лет пять назад, тогда он был исправен, — и старушка, прежде чем вновь погрузиться в дремоту, достала из кармана и протянула Сурьме белый платочек, обшитый по краям старомодным кружевом, — возьмите, милочка, пригодится.
Сурьма озадаченно взяла платок и пошла вслед за Висмутом в указанном направлении.
В тесном и узком читальном зале, на дальнем из трёх имеющихся столов (больше сюда попросту не влезло бы), стояла фонографическая машинка, пушистая от покрывавшего её пятилетнего слоя пыли.
— Понятно, зачем платок, — пробормотала Сурьма.
Очистив механизм от пыли, они сели за стол и вставили в держатель первый цилиндр. Висмут несколько раз провернул ручку, заводя аппарат. Машинка вздохнула, щёлкнула и принялась медленно вращать звуковой цилиндр. Раздался шелест и скрип, похожий на шебуршание песка по фарфору. Он длился полминуты, не меньше, и Сурьма, застывшая у стола, словно почуявший утку охотничий пёс, едва не задохнулась, затаив от волнения дыхание. И вдруг откуда-то издалека, как будто пробиваясь сквозь толщу десятилетий, раздался тихий и скрипучий из-за механизма фонографической машинки голос:
— Двадцать пятое апреля восемнадцатого года. Семьсот тридцать восьмой день тщетных моих поисков. Надежда покинула меня ещё на той неделе, а ревматизм всё злее, и наши «прятки», прозванные «экспедицией», смысла имеют всё меньше. Теперь я почти уверен:
