можно было ожидать от Пайпер? Он сказала мне, что он любит ее. Конечно же, любит. Я сказала, что с нетерпением жду встречи с ним, и это было правдой.
Мы поднимались последние сто метров в тишине. Подойдя к подъездной дорожке, я увидела медовую черепицу дома. Я сильнее сжала руку Пайпер, мое сердце бешено забилось, каждый удар был таким сильным, что кровь приливала к моим ушам.
Айзек поприветствовал нас, держа за ошейник бордер-колли.
Он улыбался, когда я обняла его. От него исходил такой знакомый запах. Он подрос, стал тихим, стройным и сильным.
— Я хотел встретить тебя, — сказал он мрачно. — Но Пайпер не разрешила. Ты же знаешь, она очень ревнивая. — И он улыбнулся нам.
Полагаю, это предложение стало самым длинным из всех, которые я когда-либо слышала от него. Оно сопровождалось знакомым наклоном головы и слегка поднятыми бровями. Я почувствовала, как земля раскрывается подо мной, настолько сильным были воспоминание и страх.
— Пойдем, — сказала Пайпер, снова беря меня за руку. — Пойдем к Эдмунду.
Глава 4
Шесть лет.
Мои фантазии были такими же постоянными, как и я: Эдмунд и я. Живущие вместе.
Именно так. Я никогда не заморачивалась деталями. Детали не имели значения.
День был теплым, и Эдмунд сидел, выпрямившись, на улице в садовом стуле, в белом саду с наполовину закрытыми глазами. Его лицо было обращено в противоположную сторону от нас. Пайпер подошла и села на колени перед ним.
— Эдмунд, — прошептала она, положив свою руку ему на колено. — Эдмунд, посмотри, кто пришел.
Тогда он повернул голову, но я не смогла даже подойти к нему или выразить эмоции на своем лице.
Он был худым, гораздо тоньше меня, его лицо уставшее. В то время как Айзек был худощавым и грациозным, Эдмунд был просто костлявым.
Его глаза слегка сузились, затем он отвернулся от меня и снова закрыл их. Конец разговора.
Я не была готова к этому.
Пайпер разложила складной металлический стул, придвинула его ко мне и отправилась готовить чай. Сперва я просто смотрела на него, и, в конце концов, он снова посмотрел на меня глазами цвета бури. Его руки были покрыты шрамами — некоторые новые, некоторые уже заживали, некоторые исчезали и превращались в тонкие белые линии. Я разглядела точно такие же тонкие линии вокруг его шеи. У него появилась привычка то и дело нервно потирать руки.
— Эдмунд...
Я не знала, как продолжить.
Не то, чтобы это имело значение. Для него я все еще была в тысяче миль отсюда. Границы все еще были закрыты.
Я сидела там, чувствуя себя неуютно, не зная, что делать. Я хотела дотронуться до него, но когда он снова открыл глаза, его взгляд выражал злобу.
Вернулась Пайпер с чаем. Старый добрый надежный английский чай. Две мировых войны назад полевые медсестры давали раненым чашки чая, который выливался из пулевых отверстий и убивал их.
Я обернулась и посмотрела на тщательно ухоженный сад. «Но кем?»— подумала я. Фигурку ангелочка очистили ото мха, вокруг нее посадили подснежники и белые нарциссы, издававшие умопомрачительный аромат. Я подумала о призраке длинноногого мальчика, смотрящего на нас, чьи иссохшие кости были глубоко зарыты в земле.
На теплой каменной стене вьющиеся розы начинали цвести, а большие извилистые ветви жимолости и клематиса переплетались между собой, поднимаясь к вершине стены. Вдоль другой стены росли яблони с белыми цветами, чьи ветви были подрублены в виде креста, чтобы они могли плотно примыкать к камню. Под ними в клумбах возвышались огромные бутоны гигантских тюльпанов белого и кремового оттенков. Они уже почти отцветали, но бутоны все еще были открыты, раскрыты так широко, что можно было увидеть грубую черную сердцевину. У меня никогда не было собственного сада, но внезапно я узнала что-то в переплетении ветвей. И это была не красота. Возможно, страсть. И что-то еще. Гнев.
«Эдмунд», — подумала я. Я узнала его в растениях.
Я повернулась и посмотрела ему в глаза, жестко, и злобно, и непреклонно.
Стоял такой красивый день. Теплый и полный жизни. Я не могла совместить его с этим видом.
Пайпер посмотрела на меня, и устало улыбнулась.
— Дай ему время, — сказала она, как будто он нас совсем не слышал.
А у меня был выбор?
После того дня каждый поход в сад требовал огромной силы воли. Воздух душил и напрягал меня, голодные растения высасывали землю со зверским аппетитом. Можно было увидеть, как они растут, прижимая свои толстые зеленые языки к черной земле. Они эгоистично поднимались, желая воздуха.
Как только я заходила туда, я не могла дышать. Я чувствовала приступ клаустрофобии, я задыхалась, отчаянно думая о приятном, чтобы Эдмунд не смог проникнуть ко мне в голову и понять, насколько ужасной, разъяренной и виноватой я себя чувствовала. Но не думаю, что он вообще пытался.
Он все еще сидел там, такой же неподвижный и холодный, как статуя мертвого ребенка.
Каждый день я все реже сидела с ним.
