class="p1">– Да.
– Почему ты усомнился в ней? – Голос чуть звенит, и Брайт это не нравится. – Решил, что… – А вот это сказать уже страшно. – Решил, что влюблен в невесту?..
Он долго смотрит Брайт в глаза, даже отпускает ее плечи, чтобы взять в ладони лицо, гладит ее скулы большими пальцами.
– Ревнуешь?
– Как мы оба знаем, ни к чему… связь на месте, раз… ну, в общем, мы проверили ее.
– Ты ревнуешь.
– И что с того?
– Ничего, – улыбается он, глубоко вдыхает, до самого предела, потом медленно выдыхает. – Нет, я не думаю, что влюблен в невесту.
– Зачем тогда жениться… – снова звенит ее голос. Брайт не будет умолять его, ни за что. Но у нее определенно появилось чувство, что Рейв ускользает сквозь пальцы, и ей так невыносимо хочется в него вцепиться, как в последнее настоящее, что у нее есть.
– Не буду объяснять тебе простых вещей. Все дети Ордена должны на ком‐то жениться, чтобы продолжать чистокровный род, и логично, что единственная дочь одного из Пяти выйдет замуж за сына другого из Пяти. Ей просто нужно было выбрать идеального кандидата, и она выбрала меня. Если бы это был Пре-то, или Блауэр, или Хардин, то мне бы предоставили другую невесту.
– Лучше Шеннен Блан, чем… другая?
Брайт делает простые математические расчеты, и ей они совсем не нравятся. Ужасное чувство, зудящее где‐то под лопатками, пониже сердца, когда чего‐то и хочется, и нельзя даже хотеть. Нельзя даже просто спрашивать «можно?».
– Опять ревность? – Он снова смотрит с торжествующей улыбкой, и, хуже того, в глазах чистый восторг. Рейв Хейз ликует просто оттого, что видит ревность Брайт Масон. Абсурд. – Что ты хочешь услышать от меня? – Его голос слишком теплый и умоляющий. – Что лучше бы это была ты?
Опять укол в сердце – и такой силы, что оба вздрагивают, переглядываются. Рейв улыбается, Брайт краснеет.
– Что ты представляла, чтобы этого добиться? – улыбается он.
– Это просто экстрасистолия. Кофе перепила.
– Какая чушь. – Опять нежность в голосе, да сколько можно? Он издевается самым потрясающим способом.
– Что ты хочешь услышать от меня? Что я представляла, как ты меня целуешь? – вторит ему Брайт.
Опять уколы, чрезвычайно приятные и горячие.
– А у тебя экстрасистолия от моих поцелуев?
– Нам же нельзя целоваться, – хнычет Брайт, вцепляясь в его пальцы и прижимая их к себе крепче.
– Нельзя, – кивает он.
– Ты помолвлен. Невесту свою целуй! – Она скользит вниз по его рукам, царапает, добирается до плеч и сжимает их.
– Может, мне в нее еще и влюбиться?
– Да, давай, прошу тебя. – Она закрывает глаза, и Рейв уже просто физически не может оставить эту кульминацию без полагающейся ей разрядки. Взрыв обязан случиться. Было бы глупо и грешно пропадать такому красивому моменту, созданному для поцелуев.
Раз. И их губы сталкиваются.
Два. Сталкиваются уже языки.
Три. Спина Брайт прижата к только-только появившимся в библиотеке стеллажам.
Четыре. На пол падает пальто Рейва.
Пять. Пальцы Рейва под футболкой Брайт.
Шесть. Она обвивает Рейва руками, ногами, сжимает коленями его талию.
Семь. На пол падает несколько книг.
Восемь.
– Да твою ж мать, Масон… – рычит ей в губы Рейв. – Почему ты меня не слушаешь?
– Ты сам…
– Знаю. Знаю.
И снова считалочка с самого начала.
Раз. Губы.
Два. Языки.
Рейв испытывает острый приступ экстрасистолии, когда Брайт запускает руки ему под водолазку и царапает спину.
– Нет, нет, нет, – рычит ей в губы, а все равно они в четыре руки эту водолазку стягивают, и все становится совсем паршиво, потому что футболка Брайт – одно название, она свисает с одного плеча, обнажая ключицы, и теперь этот тонкий хлопок – единственная преграда между двумя телами.
– Так прекрати, если нет, ну? – Она подначивает, совершенно бесстрашно сжимая его в объятиях еще крепче.
– Глупая. Какая же ты глупая, Брайт Масон. – Губы так идеально сталкиваются, что оба срываются на стон. – Ты делаешь только хуже.
– А ты позволяешь, – мурлычет она.
– Знаю, – обреченно шепчет Рейв, подхватывает Брайт под бедра и несет к письменному столу. – Знаю… Сопротивляться будешь?
Момент слишком искрящийся, чтобы оба позволяли себе хотя бы дышать. Брайт даже не кажется, что она сейчас должна о чем‐то думать. Все потом, потом. Она тянется к Рейву и не успевает сама поцеловать, а он уже на нее набрасывается и тянет вверх бесполезную футболку. Юбка задирается и оголяет бедра, по ним тут же пробегают кончики слишком осторожных, трепетных пальцев. Следом за пальцами мурашки, будто гончие за лисицей.
Оказывается, что, если расслабиться и откинуть голову, позволив губам Рейва целовать шею, – будут новые уколы в сердце. И еще. И снова. Разной силы. Нежные и агрессивные. Осторожные и совершенно безжалостные. Его рычание и ее стоны – потрясающей красоты мелодия, оба захлебываются в ее звучании.
Если прижаться чуть крепче друг к другу, тела сами все сделают правильно, и будет хорошо. Просто нужно довериться. Это проще, чем Брайт думала.
– Последний шанс. – Он кусает мочку ее уха.
Тело Брайт простреливает от макушки до самых пяток, обливает горячей волной. Хорошо. Как же это хорошо, до застрявшего где‐то в горле вдоха, до звезд из глаз.
– Это только начало. – Его шепот греет изнутри, руки – снаружи.
Брайт совершенно не готова думать, она хочет еще ощущать эти крошечные уколы, которые покинули сердце и теперь порхают по всему телу, ныряют в волосы на голове, щекочут пятки, ранят подушечки пальцев и концентрируются в губах.
– Хочу кульминации… – последнее, что она говорит более-менее осознанно. Почему‐то потом все совершенно теряет смысл, а библиотека будто снова пылает.
Глава тридцать вторая
Доверие
ДОВЕРИЕ
Уверенность в ком‐либо, чем‐либо.
– Что ты чувствуешь? – вопрос касается макушки, скользит по шее, по плечу, а потом рассыпается на руке.
– М-м? – Брайт лениво поворачивает голову и приоткрывает глаза. – Что чувствую?.. Внутри или снаружи?
Рейв смотрит на ее лицо и не хочет отвечать. Хочет смотреть. Губы опухшие, искусанные. Щеки пошли красными пятнами, глаза блестят, ко лбу прилипла прядь волос. Шея покрыта следами его укусов, поцелуев. В комнате пахнет Брайт. Подушки, одеяла и простыня пропитались пряной макадамией.
Все случилось здесь, в спальне дома У-3, а не в грязной закопченной библиотеке, и Рейв этому невероятно рад. Теперь он может в деталях смаковать произошедшее, каждый раз засыпая на постели, где прошла его, пожалуй, лучшая и самая насыщенная на эмоции ночь.
Он сам остановил то безумие, что началось на пыльном столе. Молча натянул водолазку. Протянул Брайт футболку, а она отпрянула
