мастерами.
Ее Тиллео продала ее мать. Тария говорила, что в доме было слишком много ртов, которые нужно было кормить – а кормить их было нечем. Как и многие рабы, она мечтала разобраться с долгами, а потом заботиться о своей семье – но ее мечтам никогда не стать реальностью.
Атмосфера в палате становится более мрачной, тяжелой. На мгновение я почти верю, что лекари правда переживают о гибели одного из рабов, что они чувствуют, как погас свет, мерцавший в крошечной Тарии, несмотря на все невзгоды, выпавшие на ее долю. Но потом я слышу обеспокоенные шепотки о том, что будет делать Тиллео, когда узнает о потере своих денег.
Никакого горя – лекари просто напуганы, а Тария – не более чем вещь, которую они должны были беречь, но не справились.
Пустые карие глаза смотрят на меня. Я не могу ничего с собой поделать и смотрю в них в ответ. Я спрашиваю себя: вот так я буду выглядеть в самое ближайшее время? Мое лицо будет расслабленным? А когда кровь перестанет литься из ран на пол, тело тяжело осядет? Смерть быстро коснется моих губ и сразу заберет всю мою боль, или агония будет длиться до тех пор, пока я не начну умолять о долгожданном конце?
– Что за хрень у вас тут творится? – Тиллео рявкает у меня за спиной, я едва не подпрыгиваю и сдерживаюсь, чтобы не зашипеть от боли, грозящей накрыть меня с головой.
– Нам жаль, Тиллео, но она была уже слишком плоха, когда ее привезли. – Я вижу, что лекарю приходится бороться с собой, чтобы не показать своему хозяину, как он его боится.
– Слишком плоха? – рычит Тиллео, подходя ближе, чтобы осмотреть Тарию. – Кто это сделал? – Его пронзительный взгляд быстро переходит от одной раны на теле маленькой рабыни клинка к другой, и к следующей, к следующей.
Лекари смотрят на кучку рабов дома, что дрожат в темном углу. Один из них шагает к Тиллео, взгляд уперся в землю, а пальцы сжимают окровавленную тунику, будто это придаст ему сил, чтобы наконец заговорить.
– Она была в южном крыле, хозяин. Ползла по коридору. – Его слабый голос подрагивает, а движения нервные, беспокойные. – Из-за одной из дверей покоев гостей еще доносились крики, – робко добавляет он и замолкает, будто надеясь, что больше ничего говорить не придется.
Тиллео стоит спиной ко мне, смотрит на избитое существо на койке. Я не вижу его лица, но по тому, как напряглись его плечи во время рассказа раба дома, я понимаю, что ничего объяснять ему не нужно. Он и так прекрасно знает, что случилось.
Внимательный взгляд его глаз устремляется ко мне, и я ощущаю себя добычей, замеченной охотником. И бежать мне некуда. Я жду, что он набросится на меня, в ярости от того, что я осмелилась посмотреть ему в глаза – но нет. Я боюсь, что, если отведу глаза, то нарвусь на ту же кошмарную реакцию, что обычно вызывает в Тиллео прямой взгляд раба. Так что я и дальше смотрю на него, понимая, что в любом случае окажусь в полной заднице.
– Исцелите ее, – приказывает Тиллео, тыча пальцем в меня.
Четверо лекарей, заикаясь, соглашаются и направляются ко мне. Они не спорят и не задают вопросов. И даже когда в меня вливается слишком много магии за раз, а кровь готова вскипеть, я не осмеливаюсь отвести взгляд от хозяина и показать, как мне больно. Полотно из открытых ран, в которое превратилась моя спина, постепенно разглаживается. Лекарям требуется лишь несколько секунд, чтобы обратить вспять все повреждения на моем теле. Слишком быстро, и на моей верхней губе и на лбу выступает испарина. Последнее, что меня поражает, – это треск ребер, от которого перехватывает дыхание. Они срастаются, восстанавливаются – а я даже не знала, что они были сломаны.
Закончив, лекари тут же отходят от меня, стараясь оказаться подальше от Тиллео. Я медленно сажусь, дрожащими руками прижимаю к груди свою грязную окровавленную тунику.
Тиллео в бешенстве, и я на мгновение задумываюсь, не собирается ли он вновь высечь меня за то, что я так его опозорила на испытаниях? Или сейчас ему нужен кто-то, на кого можно выплеснуть гнев, а я как раз оказалась под рукой?
Я знаю, чего он ожидает: я должна изобразить на лице раскаяние и подобострастие, но ничего подобного во мне больше нет. Я была осторожна и старалась быть кроткой и послушной большую часть времени, проведенного в этой дыре. И что мне это дало? Ничего. Тиллео не смог меня сломать раньше, и, что бы он ни думал, то, что горит сейчас в его взгляде, не поможет.
Лекарь набрасывает простыню на тело Тарии, Тиллео смотрит на то, что от нее осталось. Его взгляд мрачнеет, он пытается сдержать поток эмоций, меняющихся так быстро, что я могу различить лишь часть из них.
Наконец, он поворачивается ко мне. Я жду, что он потребует узнать, кто сделал это с Тарией, в ярости от того, что кто-то посмел сломать его игрушку, но вместо этого он просто смотрит на меня. В его взгляде столько злости, что все, что мне остается, – это попытаться не отшатнуться.
– Время пришло, – объявляет он так, будто я должна мгновенно понять весь его план, заключенный в этих двух простых словах.
Я не понимаю этого плана, но мое сердце ускоряет свой бег – кажется, что оно чувствует обреченность, проистекающую из этих неясных указаний.
Тиллео наклоняется ко мне, он выглядит зловеще. Его рот всего лишь в миллиметре от моего уха, так что его могу услышать лишь я.
– Я думал, все сложится иначе, но сейчас самое подходящее время, – ледяным шепотом произносит он, и воздух вокруг меня словно густеет от его злобы. – Рабыня, ты отправишься в южное крыло моего поместья и не покинешь его, пока либо ты, либо Гартокс из Ордена Медведей не умрете.
Мое сердце замирает, осознание пробегает по телу сотней голодных песчанок.
Вот оно. Вот, как все закончится для меня.
Я вот-вот умру.
Я таращусь в пустую стену палаты, не зная, что должна сказать или сделать. Когда все по-настоящему, оно ощущается совсем по-другому. Здесь всегда было так: убей или убьют тебя. Но если мы усердно работали и преуспели в тренировках, это означало, что мы могли отсрочить конец хоть на какое-то время.
Я тренировалась так, как хотели учителя, как требовал того Тиллео. И поэтому я должна была проживать день за днем, охотиться снова и снова, пока не стану слишком стара и
