был таков.
По щекам Висмута пошли белые пятна, державшие салфетку пальцы сжались в кулак так, что хрустнули костяшки.
— Рутений, — произнёс он, и спокойствие в голосе напугало мальчишку до мокрых ладошек, — уйди к себе.
Дважды просить не пришлось: парень выскочил из-за стола, подхватил свою крысу и бегом умчался вверх по лестнице. Через секунду на втором этаже хлопнула дверь.
— И что? — невозмутимо поинтересовался Празеодим. — Бить будешь? Конечно, у тебя всегда отец виноват в том, что ты просрал все шансы!
Висмут скрипнул зубами и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но старик резко изменился в лице, словно всё его ехидство вдруг стёрли влажной тряпочкой. Он наклонился ближе к сыну, положив локти на стол, и в глазах мелькнула даже не злость, — ярость.
— Допустим, в первый раз и правда моя вина, — прохрипел он низким, изменившимся голосом, — ты был молодой спесивый дурак, стремившийся доказать миру, что чего-то да сто́ишь. Но сейчас ты взрослый мужик, Вис, какого чёрта ты отпускаешь её просто так к какому-то сопляку, которого она не любит, который ей не пара?
Пальцы Висмута медленно отпустили скомканную салфетку, острые ледяные обломки в глазах подтаяли.
— Я тоже ей не пара.
— Но она тебя любит! Это даже крысе Рутовой понятно! И уж если кто и сможет сделать её счастливой (Сурьму, не крысу!), так это ты. Позволь ей самой решить, кто ей пара, а кто — нет.
— Она мне отказала.
— А что ты ей предложил?
Седые брови изогнулись с вопросительной подковыркой, и Висмут задумался: а ведь он и правда не предложил ей ровным счётом ничего! Старик без труда разгадал причину озадаченности, появившейся на лице сына.
— Брось, Вис, дурак здесь только ты, на других свалить не получится! Неправильно заданный вопрос лишил её возможности выбора. А незаданный — не предоставил выбора вовсе.
Минуты две они неотрывно смотрели друг на друга в полнейшей тишине, а потом дед побарабанил кончиками пальцев по столу:
— Она же девочка совсем, глупо надеяться, что у неё хватит духу прыгнуть в пропасть без уверенности, что ты её поймаешь. Что ты вообще готов её ловить. Эх, я бы на твоём месте…
Висмут, не дослушав, подскочил со стула и, схватив с вешалки в коридоре сюртук, вылетел из дома.
— За мальчиком и крысой я пригляжу! — хрипло каркнул ему вслед Празеодим.
Сурьма ойкнула и выронила букет, прижала к губам указательный палец, слизывая с него капельку крови.
— Почему с цветов не срезаны шипы?! — возмутилась госпожа Кельсия, подхватив букет с пола. — Что за безобразие?! А если бы кровь попала на платье?! Не волнуйся, милая, я сейчас всё улажу, а ты пока припудри носик ещё разок, а то веснушки слишком заметны, — обратилась маменька уже к Сурьме, выходя из задней комнатки, отведённой в церкви для приготовлений невесты. — Господин Нильсборий! Господин Нильсборий, где вы? — гулко раздалось уже из церковного коридора. — Куда вы подевались, вам скоро вести дочь к алтарю!
Оставшись одна, Сурьма подошла к большому, в полный рост, зеркалу, посмотрела на отражение медноволосой девушки в белом платье и длинной воздушной фате, приколотой к тонкому венку в искусно уложенной причёске. Девушка в зеркале была бледнее и тоньше Сурьмы, на щеках её вместо румянца Сурьмы горели яркие пятна, какие бывают при температуре, и глаза её вместо счастья невесты сверкали непролившимися слезами, но веснушки у них с зеркальным двойником были общие.
Сурьма взяла с высокого трёхногого столика салфетку и, окунув её в кувшин с водой, дочиста стёрла с лица пудру. Веснушки зазолотились ещё ярче. Трёхногий столик поплыл куда-то в сторону вместе со стоящим на нём кувшином и брошенной салфеткой, стены и без того тесной комнатки неотвратимо поползли на Сурьму, тонкая нить жемчуга на шее превратилась в удавку. Нужно выйти на воздух, немедленно!
Подобрав длинный подол, цеплявшийся за мыски расшитых бисером туфель, Сурьма вышла через узенькую дверцу на задний двор церкви, сделала пару глубоких вдохов: при каждом казалось, что жемчужинки впивались в её кожу чуть не до крови.
Было пасмурно и прохладно, и так хотелось, чтобы пошёл дождь!.. Закрыв глаза, она подняла лицо к небу и застыла, ожидая, что вот-вот крупные холодные капли упадут на её лоб и пылающие щёки, зашуршат по листьям розовых кустов, растущих вдоль ведущей к калитке дорожки. Но вместо дождя почувствовала на себе чей-то взгляд.
Открыла глаза, с трудом возвращаясь в этот мир. За низенькой зелёной оградой заднего церковного двора стоял Висмут.
Сердце ухнуло вниз, земля дёрнулась под ногами, глаза заволокло серебристым маревом, розовые кусты двинулись мимо Сурьмы, словно железнодорожный состав. Ещё миг — и она налетела на Висмута, неожиданно оказавшегося слишком близко — ближе, чем она ожидала, вскинула руки, обвила его шею. Он хотел что-то сказать, но вместо этого поцеловал её.
Сердце бухнуло один раз и, кажется, остановилось. Как остановился и весь мир вокруг — замер, а потом просто исчез. Не осталось ни вымощенной камнем дорожки под ногами, ни медоточивого аромата розовых кустов, ни нависающих сверху лиловых туч. Были только сухие горячие губы и сильные руки, и насквозь пронизывающий, будоражащий запах креозота, и упоительный, бесконечный поцелуй…
— Не выходи за него, — выдохнул Висмут, и эти слова вернули на свои места и вымощенную камнем дорожку, и аромат розовых кустов, и низкие тучи.
Ладони Сурьмы соскользнули с его плеч.
— Я не могу, — произнесла сипло, едва слышно, — у меня нет выбора.
— Есть.
Что-то блеснуло на границе поля зрения. Сурьма опустила глаза и встретилась с сотней мельчайших своих отражений в гранях прозрачного камня: Висмут держал в руке кольцо.
— Ах вот вы где! — пронзительно раздалось из-за спины раньше, чем Сурьма успела осознать произошедшее. — Господин Нильсборий, Сурьма! Все уже собрались и ждут! — госпожа Кельсия скорым шагом подошла к дочери. — А вы кто такой? — глянула она на Висмута. — Впрочем, неважно! Если вы приглашены, будьте добры, войдите через главные двери и займите свободное место. Сурьма, пойдём, все ждут лишь тебя! — она сунула в руки дочери свадебный букет и потянула её прочь.
Настойчиво увлекаемая маменькой к церкви, Сурьма отлепила потрясённый взгляд от кольца и подняла глаза на Висмута.
— Сурьма! — одними губами позвал он.
— Господин Нильсборий! Ведите дочь к алтарю! — скомандовала Кельсия, сунув руку Сурьмы под отцовский локоть, и подтолкнула мужа ладошкой в спину, смахнув с его пиджака невидимую соринку.
И Нильсборий повёл оглушённую, онемевшую, растерянную Сурьму в церковь. Он видел, с какой безысходной тоской она оглянулась на того мужчину — видимо, того самого.
А
