Просто… Торжествующий взгляд Кристины чего стоил. Ее улыбка презрительная.
Обслужила.
Василий мрачно молчал, следя какими-то жадными и внимательными глазами за каждым ее движением. Лене казалось, он ловит оттенки чувств, эмоций, извращенно наслаждается ее унижением. Но она ему такого удовольствия доставлять не собиралась. Сейчас это был самый настоящий поединок. Она все выдержит, все. И гром не грянет. Не теперь.
Зато гостья смеялась, наверное, ей и впрямь было весело. Кристина зазывно смотрела на Василия, тянулась коснуться его руки через стол, строила глазки.
А потом возьми и скажи:
— Всегда знала, что этим кончится. Вася, можно дать на чай твоей официантке?
Вот это было слишком. Гром все-таки грянул.
Лена молча поклонилась, резко развернулась и ушла в кухню. Довольно. Пусть ищет другое развлечение для своей любовницы!
Он влетел в кухню буквально следом.
— Все вон пошли, — рявкнул негромко, но так убедительно, что прислугу мгновенно ветром сдуло.
Лена хотела уйти тоже, смотреть на него противно было.
— Стоять. Я не отпускал тебя.
Остановилась, молча сжав зубы. Обошел кругом.
— Почему ушла? На меня смотри!
Господи… как ей хотелось в тот момент размазать его физиономию…
Подняла не него взгляд.
— Отвечай, когда к тебе обращаются, — придвинулся еще ближе, теперь он стоял почти совсем рядом. — Что ж ты молчишь?
А у самого глаза давно уже не человеческие. Зрачки огромные, дышат, словно поглотить ее хотят.
— Ненавижу тебя, — вдруг неожиданно для себя прошептала Лена, впивась в него взглядом. — Ненавижу.
— Да! — кивнул он, неуловимо придвигаясь вплотную.
— Отправляйся к ней. Вы прекрасная пара, а меня оставь в покое! Я давно уже дала тебе полную свободу, что еще ты от меня хочешь?
— Что я хочу? А ты? Чего ты хочешь?
— Я… — и тут словно лавина сорвались с языка ее слова. — Я хочу развестись с тобой!
Пусть он запретит ей видеться с ребенком! Пусть! Сын когда-нибудь вырастет и все узнает!
Она ожидала, что Василий рассмеется, что с готовностью согласится выбросить ее из своей жизни и пойдет утешаться в объятиях Кристины. Чего угодно, только не того, что за ее словами последовало.
Мужчина мгновенно превратился в зверя, накинулся, хватая ее объятия, рыча:
— Развод?! Никогда! Ишь, чего удумала!
А потом слов уже не было, была борьба, безумная, дикая.
Лена кусалась и царапалась, и кажется, успела достать его ножом, скользнув лезвием куда-то по плечу. Но он был сильнее. Он не причинял боли, но сдавливал в объятиях, нещадно впиваясь в ее рот жалящими поцелуями, сдирая одежду.
Казалось, он не чувствовал ударов, а ножа словно и вовсе не заметил. Рычал, добираясь до единственной своей цели — до нее. Сжимал, тискал, мял. После того безумного застарелого голода желание слепило его. Слепило, отключая все прочее. Женщина в его руках была призом, наградой, вожделенным глотком. Его зверь томился по ней несколько лет, и теперь пил. И никакая сила не могла бы оторвать его от этого источника.
Но ведь и пил он не один…
Когда-то зверь умел добиться от нее мгновенного отклика, Он хотел этого отклика больше всего на свете, зверь уговаривал самку. Злую, остервенело бешеную, не желавшую его принять. Но такую же голодную…
Надо ли говорить, что он своего добился. Насилие давно перестало быть насилием, превратилось в чистейшее наслаждение, блаженное, долгожданное. Священное для него. Бесконечное…
Потом он шептал, не осознавая, что говорит, просто потоком сознания:
— Я умираю без тебя. Умираю, понимаешь, Ленка? Ты моя жизнь и смерть… Ленка…
А в ее душе постепенно расползалось проклятое унижение, вырываясь наружу рыданиями. Трудно, невозможно было себя простить. Сама себе отвратительна. Вырвалась из его объятий и убежала в слезах.
Не стал останавливать, в кой веки раз проявил деликатность. Дал ей время выплакаться. Пусть немного успокоится, придет в себя. Пусть.
Через два часа, когда он поднялся в ее комнату, там было все перевернуто. И Лены там не было. В доме ее не было. Нигде не было.
Как ей удалось выбраться, когда все кругом охранялось, он не стал разбираться. Потом! Все потом! Главное было найти Лену и вернуть.
Куда она могла скрыться среди ночи? На чем?
У Мережкова сердце разрывалось от тревоги и злости. Почему-то страх за жену кувалдой бил по нервам. Где она? Где она? Где?!!!
Метнулся на ближайшую автостанцию. По наитию, словно за руку вел кто-то. И вдруг замер, словно громом пораженный.
Сердце… оно… Свет померк…
На его глазах большой автобус сбил и переехал женщину. Кровь… Волосы… Как у его Лены. Сумка валялась рядом… Он узнал сумку из ее старых вещей. Она почему-то хранила… Наверное, именно для этого случая.
Мир разом взорвался кровью и дикой болью. Не выдержало сердце, разлетелось в клочья.
Он не врал ей. Без нее он умер.
* * *
В тот день была зафиксирована клиническая смерть Василия Мережкова. Но непонятная сила все-таки вытащила его с того света. Зачем? Зачем?! Зачем…
* * *
Некоторое время в зале стояла полная тишина. Потом секретарь оповестил:
— Детальная реконструкция по делу Мережкова закончена.
Но и после этого ряды коллегий не отмерли, все так же оставаясь в неподвижном молчании. Бледный адвокат с белыми крыльями и опустивший голову огненнокрылый прокурор застыли в круге истины.
Секретарь обвел взглядом зал и сказал:
— Если ни у кого больше нет вопросов, да будет оглашено решение суда.
Для адвоката Марины Климовой это было впервые — увидеть судей из круга истины. Раньше, когда ей приходилось присутствовать в заде на слушаниях, судьи оставались для нее незримыми. Сейчас она жадно вглядывалась, пытаясь наконец понять, а судьи-то кто?
Оказалось…
Три человека, находящиеся в разных концах Земли. Три человека, которым предстояло решить, можно ли простить то, что совершил подсудимый. Потому что это однажды было сказано людям:
«…Кому простите грехи, простятся, на ком оставите, на том останутся…»
Эта доля выпадает независимо от пола или возраста, и не каждый имеет силы судить. Тяжело это, и тяжело выносить приговор, когда на кону душа человеческая. Но кому выпало, отказаться не может.
Двое судей из трех почти сразу вынесли приговор, который и был озвучен секретарем:
— Виновен, — подал свой голос одетый в деловой костюм стройный темноволосый азиат лет тридцати пяти, глядевший из окна офиса на 56 этаже где-то в Гонконге.
— Оправдан, — сказал рыхлый молодой еврей, сидя с чипсами перед монитором компьютера на чердаке старинного особняка в Риге.
Третий, от решения которого зависел окончательный приговор, пока воздерживался. Он ждал.
Дознавателю Александру Берхорду было понятно, почему медлит старый лысеющий ирландский бармен в одном из баров Белфаста.
Просто, судья, так же как и он сам, ждал последнего ориентира.
С того момента, как слушания закончились и вступило в силу решающее право судей, обстановка в зале, в этом ничейном месте, укрытом между мирами, сменилась. Сравнялось время с тем реальным, в котором ночной пригородный поезд прибыл на вокзал. Наступило раннее утро. Город оживал, наполняя новый день суетой и шумом.
Бледная усталая женщина с полными тревоги и сомнений глазами вышла из вагона на перрон и остановилась в смятении. Не зная, идти ли ей в одну сторону, или бежать в другую. Ехать к маленькому сыну, к которому не могла приблизиться уже несколько лет, или мчаться в больницу к мужчине, которого любила. К тому, кто мучил ее столько лет и кто умирал теперь, оттого что она его бросила.
