Если раньше прислуга всячески изображала почтение, то сейчас, видя, что она работает на кухне, как одна из них, на нее откровенно пялились. Кто неприязненно, кто с сочувствием, а кто и с презрением.
Это можно было пережить.
К тихому презрению прислуги Лена привыкла. Она всегда умела отгораживаться от негатива, которым ее все время старалась наградить жизнь. Как ни странно, но некоторый душевный покой и самоуважение в этом своем положении Лена обрела. Она больше не ела хлеб даром. Остальное не имело значения.
Странным было поведение Василия. С одной стороны, он не упускал случая поддеть ее самолюбие, сказать что-нибудь язвительное. С другой, она нередко замечала на себе его взгляд. Какой-то раненый, больной. Как будто сказав ей колкость, он испытывал мучение сам.
Но разве она не испытывала мучений? Разве ее не трогали эти ядовитые уколы?
Однако, стоило одной из горничных, открыть на нее рот и позволить лишнее, девицу выставили за дверь незамедлительно. Хозяин издевался над своей женой только сам. Кроме него никто не смел косо взглянуть или слово вымолвить.
Странно и извращенно, но Лена по-прежнему оставалась Хозяйкой в доме Мережкова. Королевой. Но теперь то была Королева в заточении.
За спиной шептались, перемывали кости. Но и это Лену не трогало.
Конечно трогало.
Ужасно душа болела. Она не показывала вида, но то, что вытворял Василий…
После того случая их совместные сидения за ужином прекратились. Зато он стал водить в дом девиц. Много пил. Устраивал пикники и застолья. Слава Богу, не заставлял присутствовать. В такие дни Лена не выходила из дома, а прислуга избегала ее, стараясь вообще не сталкиваться и не смотреть в глаза. Но как этого избежать, если Лена работала на кухне?
* * *
Так продолжалось довольно долгое время.
А потом Мережков неожиданно уехал. Не попрощавшись, не сказав ей ни слова. В отсутствие хозяина в поместье установился некий незыблемый порядок. Лена подозревала, что муж контролирует все издали, потому что поведение персонала было четким, строго выверенным и соответствовало некоему плану, в котором ей было отведено особое место.
Стала ли она свободнее? Нисколько. За каждым ее шагом следили по-прежнему. Охраны даже стало в разы больше. Теперь заточенную Королеву охраняла маленькая армия. Такая же армия охраняла их сына и наследника Мережковских миллиардов.
И эти армии между собой не пересекались.
Хорошо еще оставили доступ к средствам информации. Но не к Интернету! Вся связь с внешним миром производилась через управляющего. Ей сообщали о состоянии ее счета, постоянно интересовались, нет у нее каких-либо пожеланий. Пожеланий у Лены не было.
Были, конечно.
Ей хотелось выбраться из этой тюрьмы. Но тут ее ребенок. Они виделись каждый день, правда издали, однако ей хватало и этих крупиц. Просто знать, что твой ребенок одет и накормлен, что с ним все хорошо. И она оставалась в своей тюрьме, живя тихой однообразной жизнью, потому что отсюда могла видеть, как растет ее сын.
Становится похожим на Василия. Но и на ее отца, каким она его помнила, тоже. И на прапрадеда, старинные фотографии которого хранились в семейном альбоме. Ее кровь. Ее гордость.
* * *
Василия не было почти три года.
Большую часть из них он провел за границей, но Лене было известно, что Мережков время от времени приезжал в Москву, жил там по нескольку месяцев. Однако в той тюрьме, где запер ее, ни разу не появлялся.
Лена говорила себе, что это только к лучшему.
Что говорило ее истерзанное, замерзшее сердце? Оно ничего не чувствовало?
Зачем врать себе… Сердцу женщины не всегда есть дело до гордости и доводов рассудка. В глубине, под коркой льда, сердце прячет самое драгоценное, и упивается воспоминаниями о прошедшем счастье.
Впрочем, когда она уже не надеялась больше его увидеть, муж неожиданно вернулся.
ГЛАВА 30
Мережков ведь уехал тогда из дому, потому что невыносимо было оставаться там рядом с ней. Видит Бог, он делал все, чтобы забыть женщину, перевернувшую ему душу.
Старался. Иногда даже на некоторое время удавалось убедиться себя, что смог. Забыл.
Но проклятая черная дыра в сердце! Заполнить ее не могло ничто. Ни деньги, ни развлечения, которых в его жизни было много. Все имело отравленный привкус.
Тоска… Моментами, нажравшись в хлам, он выл. Выл волком, желая выгрызть, вырвать из себя эту потребность. Заглушить, заткнуть.
Не поддаваться слабости!
Кучи денег, истраченные на психологов, помогавших ему бороться с последствиями фрустрации. Умные дяди говорили множество умных слов. Но никому из них он не признался, что не может нормально ни жрать, ни стать, потому что ему, выражаясь вульгарно, жена не дает. Это было слишком стыдно.
Это было глупо, абсурдно, но его как на аркане тянуло домой.
Как признаться, что он, словно идиот, готов подглядывать за ней в замочную скважину, чтобы узнать, трогает ли она себя. Потому что… если трогает…
Вскипала кровь.
За всем, что происходило в жизни жены, Василий следил постоянно, ему постоянно поступали отчеты о том, что она делала, с кем говорила, чем интересовалась. Виделась ли с сыном. Его поражала ее выдержка и непреклонность. И если он когда-то надеялся, что ей надоест, и Лена сдастся, теперь надежды не осталось вовсе.
Он безмерно устал. И в какой-то момент не выдержал.
Вернулся.
* * *
Когда сообщили, что Мережков возвращается, у Лены в первый момент было состояние, близкое к шоковому. Потом, конечно, справилась с собой и задавила в душе это дурацкое желание вилять хвостом от радости, подобно собачонке. Рассудок говорил, что это позорное чувство, недостойное.
Возвращается хозяин — очень хорошо, но для нее это ничего не значит.
Ждали его приезда с утра, накануне оповестил управляющий. Дом, и без того содержавшийся в образцовом порядке, еще тридцать раз выдраили до блеска. Угодья вокруг вылизали. Как это всегда бывает, все заранее нервничали, и все равно приезд хозяина вышел нежданным.
Приехал вечером. Хмурый, изрядно выпивши. Как переоделся с дороги, велел подавать ужин.
* * *
Чего он, спрашивается, ждал? Чего? За каким чертом искал в толпе встречавших ее лицо? За каким чертом думал, она выйдет к нему с улыбкой?
Будь оно все проклято.
Еда стояла перед ним. Вкусно, красиво, как он любит. Сервировано ее руками, он знал это. А жрать не хотелось! Кусок в горло не лез от досады и злости. Опрокинул в себя большой стакан виски. Смотрел с минуту на свои сжимающиеся кулаки, а потом плюнул на все, пошел в кухню. К ней. В глаза ей взглянуть, бл***.
* * *
Когда он ввалился в помещения кухни, пьяный и мрачный, черный какой-то, и выгнал всех оттуда, Лена чуть не обмерла. С трудом, но справилась с потрясением. Поздоровалась первая:
— Добрый вечер, — и опустила глаза.
Молчал долго, невыносимое напряжение, воздух загустел, хоть ножом режь. Не выдержала, подняла на него взгляд. Василий смотрел на нее. Тяжело, молча.
Ей показалось, что в его глазах звериная тоска. Голодная. Лютая.
А еще ей показалось, он плохо выглядит. И постарел как-то… Измотался.
Сердце сжалось, но он молчал, а она просто не знала, что ей делать.
Наконец Василий отвел тяжелый взгляд и ушел. А Лена, почувствовала себя одинокой маленькой рыбкой, выброшенной на песок.
Было еще несколько дней такого непонятного черного молчания. А потом случилось то, что случилось.
* * *
Он притащил в гости Кристину. Потребовал, чтобы Лена прислуживала за столом, как официантка. Наверное, это был апофеоз унижения. Вовсе не потому что позорно быть официанткой. Нет, эта честная работа, не хуже, чем другие.
