Но сейчас я чувствую, что должна быть здесь. С ним.
Мартин смотрит на нее с какой-то завистью. Как будто он и рад был бы решиться на что-то подобное, но не может. У него все иначе. У него долг и семья, и работа, которая всегда была и будет на первом месте.
Их с Эммой любовь была прекрасной, чудесной, но это пройдет, как проходят все первые чувства, оставляя после себя лишь теплоту и приятные отголоски в душе.
У Ребекки же это не пройдет никогда.
Осознание этого, как кувалда, бьет ее по голове, и она понимает, что слезы текут по щекам.
Она плачет.
Плачет от облегчения, и не может остановиться.
Как будто все чувства – противоречивые, разные, плотные, как картон – вырываются наружу все и сразу. Все, что копилось и росло внутри нее, все, от чего она бежала, сломя голову, все, что гнала от себя…
Прорывает. Ребекка смотрит на крыльцо перед собой. Она видит там Натали. Она стоит одна снаружи у входной двери, обнимая себя руками, и взгляды их пересекаются, кажется, впервые в жизни.
Ребекка вспоминает, как она дула на ее ранки в детстве, игнорируя злое «не надо, уберите руки».
Вспоминает, как Натали подкладывала ей подарки под дверь в День Рождения, зная, что лично в руки она их не примет.
Как она ходила взад-вперед по коридору, пока ее, с температурой и гнойной ангиной осматривал врач.
Как она отказывалась ото всех своих принципов, затыкала себе рот, глотала гордость – все это ради Ребекки. Не просто из чувства вины, как она думала всегда.
А из-за любви к ней.
Она выпрыгивает из машины и бежит к ней, чтобы впервые в жизни обнять.
Натали ловит ее руками, и они опускаются на крыльцо, плачут уже обе – надрывно, но счастливо. Как будто шли к этому моменту все эти годы.
Ради этого все случилось. Горько, больно, жестоко, несправедливо. Но ради этого.
Чтобы Ребекка прижималась к ее груди и, комкая ее блузку в пальцах, шептала:
– Прости меня, прости, пожалуйста… Прости.
И знала, что ее непременно простят.
– Вы только посмотрите на этого альфасамца, – смеется Мэтт, когда Филип в костюме и галстуке спускается на завтрак.
После переезда родителей в уютный домик в глуши Филип и Нолан возвращаются в дом, и теперь здесь официально нет ни одного старикашки. Так выразилась Эстер. Это было до того, как она поняла, что ей придется жить на одной территории с парочками. Теперь она каждый день встречает их всех со сморщенным лицом и заявляет, что не нанималась проживать в общежитии порно актеров.
– Будете издеваться? – спрашивает Филип серьезно.
Ребекка прекращает размешивать сахар в своей чашке и вскидывает руки вверх.
– Я не издеваюсь.
– Ты единственная. Нолан сказал, что я похож на сотрудника похоронного бюро.
– Справедливости ради, сотрудники похоронного бюро неплохо зарабатывают, – отбивается Мэтт.
– Иди к черту, – Филип выглядит взволнованным. – Сегодня я впервые еду на собрание альф округа, могли бы и поддержать.
– Все пройдет хорошо, – Нолан целует его в щеку. – И ты выглядишь горячо, я просто пошутил.
Они еще какое-то время ворчат друг на друга, но уже полушепотом, и это больше смахивает на флирт. Отвратительно сахарный гейский флирт, от которого у Мэтта рябит в глазах.
– Снимите номер.
– Заткнись. И сделай мне кофе.
Филип любит делать вид, что командует ими, но, очевидно, он самый лояльный альфа за всю историю оборотней вообще.
Мэтт делает ему кофе. Ровно такой, какой он любит.
А потом обнимает Ребекку со спины, пока она намазывает тост медом.
– Какие планы на сегодня? – спрашивает он.
Она ловит его губы своими, во рту у нее сладко от меда и немного горько – от кофе.
– После занятий будем тренироваться с Тимом, Дэном и Эммой, нужно отработать броски.
– Я заберу тебя после шести, идет?
У него есть сюрприз. Но он не станет ей говорить об этом.
Вообще-то это Тара помогла ему организовать свидание на крыше. Потрясающий вид, вкусная еда и кинотеатр под открытым небом. Только вместо вина – холодное пиво в запотевших бутылочках, потому что Ребекка – не фанатка девчачьих напитков.
Они встречаются. Это для всех окружающих.
Для себя же они – родственные души. И это не обсуждается.
Мэтт чувствует ее присутствие в своей душе каждую секунду. Когда они вместе едут куда-нибудь на обед. Когда навещают родителей и удивляются тому, что они решили завести себе настоящую корову и делать сыр. Когда они занимаются любовью – в душе, на кровати, на подоконнике, в машине, в лесу на сырой земле. Они занимаются любовью во время просмотра фильма, во время пробежки, во время поездки – свернув с дороги, потому что настигло желание.
Мэтт любит Ребекку жгуче, без оглядки, безумно и сильно. Он любит ее, когда они созваниваются с Оливером по скайпу и закатывают синхронно глаза, потому что у него снова какая-то девка с пятым размером груди, и снова это «безумно серьезно, наверное я скоро женюсь».
Он любит ее, когда она мокрая выходит из душа в одних трусиках и белой майке и ворчит о том, что он еще не расправил постель.
Он любит ее, когда она пытается сосредоточиться на конспектах, пока он целует ее, спускаясь с шеи к спине и ниже.
Он любит ее так, что заканчивается воздух в легких, но он рад этому, безумно рад. Потому что лучше без воздуха, чем без нее.
На крыше прохладно, но это все равно было хорошей идеей, потому что глаза Ребекки ярко светятся, когда она лежит на подушках в его свитере и смотрит на звезды.
– Ты же не собираешься делать мне предложение прямо сейчас, да?
Мэтт пожимает плечами и сжимает коробочку с кольцом, которая прожигает его карман – так сильно он хочет это сделать.
– Собирался, но ты все испортила.
– Такая у меня миссия по жизни – все портить.
Она говорит это легко, шутя, и Мэтт не может сдержаться. Он накрывает ее тело своим, они целуются бесстыдно, жарко, глубоко и так горячо, что у него сладко ноет все тело.
Он знает, что ему не обязательно это произность. Да и кольцо – просто формальность.
Мэтт прекрасно знает, что она скажет «да».
Сейчас или через неделю – неважно.
Она все равно скажет «да».
