— И чем я могу помочь?
— Все просто. Мы находим Аена, я тебя убиваю, только прежде ты выпиваешь это.
— Зелье?
— Лучше. Слезы паука камнееда.
— Да ну! — присвистнул Яр и даже оживился как-то. — Потрясающе. Пауки никогда не плачут. Точнее, плачет, но один из тысячи. Где взял?
— Друг помог.
— Хороший у тебя друг, — хмыкнул Яр.
— Самый лучший, — согласился Зак.
Яр повертел в руках склянку со слезами, а потом понял, что не станет пить. Незачем. Она не вернется. Ни сейчас, ни когда-либо. Он видел это той ночью, когда украл камень. Наблюдал из окна и даже гнев вызвать не мог. Просто смотрел, как она отдается другому, и не мог оторвать глаз. Это был конец. Просто выжгло все. Не осталось даже надежды. Быть может, это трусость. Да, он согласен им быть. Потому что иначе просто не выдержит. Даже сейчас, увидев все это, он не мог даже разозлиться. Перестать любить. Хотел бы он ее ненавидеть, презирать, вырвать из сердца. Вот только не вырывается. Она захватила его целиком. Тогда лучше смерть. Нет. Он не станет пить. Сделает вид. И тогда его мучения, наконец, закончатся.
Аен пришел на удивление быстро, словно только и ждал, когда позовут. А вечером они решили сделать то, что задумал Зак. Вот здесь и должен был помочь Асир. Своеобразная подстраховка. Если Зак не сможет остановиться, тот вырубит его.
Они нашли подходящее место, чтобы подальше от любопытных. Сняли квартиру в самом криминальном районе. Такие везде есть, неотделимы от города. Туда никогда или очень редко заглядывают ищейки, и все, что там творится, остается похороненным в тишине молчания. Люди предпочитают закрывать глаза, проходить мимо, потому что своя шкура дороже. Здесь нет справедливости и чести. Они давно забыты, похоронены вместе с другими грязными секретами города. Хорошее место, чтобы сыграть последнюю партию. А результат? Они поймут, когда наступит рассвет.
И все же, когда он был уже готов вонзить в грудь друга кинжал, а тот приготовился встретиться с Всевидящей, ничего не получилось. За секунду до непоправимой ошибки, он получил приказ, и цепочка распалась сама собой. Зак был свободен. А Яр обернулся белоснежным ягуаром и кинулся на улицу. И многие люди, даже во дворце слышали далекий тихий плач кота, с разбитым сердцем. Все, кто хотел слышать.
* * *
Майк все еще надеялся, что Мила передумает. Даже речь заготовил, но ее решительное лицо, когда она вошла в свои покои, говорило само за себя. Не поможет. И он сдался. Начал вплетать в полотно мира созданные иллюзией образы. То, что видел сквозь призму воспоминаний Лестара. Он открыл их, во время турнира. Хотел бы не трогать, забыть, но не мог. А вот показывать кому-либо не имел права. И все же показал.
Маленький мальчик, настолько слабый, что его отталкивают от большого чана с похлебкой, и он в очередной раз остается голодным. Но ладно он, потерпит, а вот мама приболела. Ей нужны силы. Поэтому он прокрадывается ночью на кухню, пролезает между прутьями, как крыса и берет всего понемногу. Так, чтобы не заметили. Сыр, колбаса, хлеб, даже конфетка. Всего одна. Он никогда не пробовал. Только слышал и мечтал иногда по ночам, что когда-нибудь сможет позволить себе миллион этих самых конфет. Они не понравились ему, когда он попробовал, спустя много лет. Но всегда держал целую горсть в вазе на столе. Как символ, напоминание о тех страшных днях. Лет до четырех они с мамой жили в достатке. Она сияла. Одевалась в лучшие наряды, а в ушах горели красивые, переливающиеся на солнце камушки. И на шее тоже, и на запястьях их было не счесть. Но главное — улыбка. Она не сходила с ее лица. Она так мягко, нежно улыбалась. Ему, а еще мужчине, который приходил. Приносил игрушки и леденцы на палочке. Очень вкусные. Сладкие. А он пачкался, но мама не ругала. Только целовала и называла сладеньким.
А потом мама перестала улыбаться.
Он помнил тот день, когда к ним пришли солдаты и ударили маму. Он еще не понимал, что происходит, но видел, что они делают ей больно. И мама кричит и вырывается, а он ничего не может сделать. Только смотреть на закрытую дверь, за которой эти люди делают маме больно. С тех пор она не улыбалась больше. Никогда. И он не улыбался. Это потом он, в лагере, понял, что сделали с ней солдаты. В лагере быстро взрослеешь. Мама много и часто болела. Она не могла работать наравне с остальными. Да даже не это было самым отвратительным, а то, как все эти рабы относились к ней. Они не могли простить ей того, что она была чуть ли не леди. Особенно женщины. А мужчины хотели попробовать то, что так привлекало богатого лорда. Когда он был слишком мал, то они приходили часто и делали маме плохо, как те солдаты, когда повзрослел, то начал нападать, как дикий зверек. Только тогда мама уже перестала быть собой.
Его поймали. Высекли так, что он неделю не мог даже встать. Не убили только потому, что надзиратель частенько заглядывал к маме. И не за тем, чтобы попить чаю. А он все сильнее ожесточался. На них, на себя, что так слаб, на маму, которая позволила этим скотам сломать себя. И дрался. Со всеми. Его прозвали бешеным, а он улыбался. Зато мужчины перестали приходить. Быть может, просто оттого, что мама совсем ослабла. В последние дни она приходила к нему, садилась на кровать, гладила по голове, как маленького и рассказывала сказку, в которую он не верил.
О мужчине, который влюбился в рабыню. Богатом и сильном. Он хотел ее освободить, так же, как и своего сына, но не успел. Погиб в бою. Они остались одни, и жена этого господина, жаждущая мести, не пожалела никого. Даже себя. Ведь такое зло всегда наказывается.
Он слушал и слушал эту сказку, а она думала, что он спит, и был счастлив. В такие мгновения казалось, что все эти ужасные годы ему просто приснились. А утром он открывал глаза и возвращался в свой оживший кошмар. Спустя год мама умерла.
* * *
— Вы, если не ошибаюсь, лучший морийский лекарь и не можете объяснить, что творится с моей женой? — холодно и спокойно, как умеет только он, спросил Лестар. Лекарь пытался крепиться, не выказывать, как нервирует его король, а руки дрожали.
— Простите, но без осмотра я не смогу с четкой уверенностью сказать…
— Меня интересует все, включая предположения, — перебил он.
— Ваша жена маг?
— Совершенно верно.
— Тогда здесь может быть два варианта. Либо в ней переизбыток энергии, что маловероятно. Это было бы объяснимо, если бы она была не обучена или нестабильна. Но, насколько я знаю, это не так.
— Не так, — согласился король.
— Тогда остается второй вариант.
— Говорите, или мне все клещами из вас вытягивать придется?
— Или она беременна, — сообщил доктор и даже сжался весь, ожидая очередного приступа гнева. Но его не последовало. Лестар просто застыл, не в силах поверить. Ребенок. Беременность. Здесь следует закономерный вопрос — а кто отец? И он бы его задал, если бы они не пережили вместе то, что пережили. Почему она вернулась? Он тысячу раз задавал себе этот вопрос. Ведь знал наверняка, что причина должна была быть очень веской, неоспоримой, такой, чтобы стать сильнее ее любви к рабу. И вот ответ. Она беременна от него. Эта новость не то, чтобы его поразила, но наполнила душу чем-то незнакомым. Каким-то особым смыслом. А ему казалось, что сильнее он любить не умеет. Умеет и еще как. Так и хотелось броситься к ней, обнять крепко-крепко, зарыться лицом в волосы и вдохнуть любимый аромат, а потом покрыть все ее тело поцелуями и слушать, словно музыку ее стоны и крики наслаждения. Любить и отдавать, и брать не меньше. Но для начала…
