Конда вдруг шагнул вперёд и повернулся к ней, заглядывая в глаза.
– Я твой, а ты моя. Не бойся, Айи.
39. Мы великолепны
Аяна заворожённо шагнула к нему, в свет, шелест платьев, резкий запах духов и благовоний, и замерла, оглушённая блеском и сиянием, звуками флейт и, судя по громкости, довольно большого струнного инструмента, доносившимися откуда-то сбоку, поднимая глаза на расписанный купол потолка, к огромной сияющей люстре, от которой поднималось марево жаркого воздуха.
– Позвольте ваши плащи, кирио.
Она очнулась и взглянула налево, откуда раздался голос. Катьонте в красной ливрее стоял, вытянув руку, потупив глаза в пол. Аяна дёрнулась к застёжке плаща, но пальцы встретили незнакомую пряжку, и она опустила глаза, с недоумением глядя на синий бархат. А! Точно... Бархат неба, в который Конда завернул её у той решётки.
– Позволь помочь тебе, – сказал Конда, в одно движение одновременно расстёгивая застёжки их плащей.
Она повернула голову и не смогла отвести взгляд. Он стоял, прищурившись, в таком же синем, как её плащ, бархатном костюме, и серебряная затейливая вышивка, что вилась и сплеталась по бортам камзола, огибая сияющие пуговицы, была как пена на гребнях штормового прилива в холодную зимнюю ночь полнолуния Габо.
– Не ешь меня всего, оставь и другим, – шепнул он, слегка наклоняясь к её уху. – На нас смотрят. Пойдём.
Аяна посмотрела в его глаза, потом по сторонам, и вдруг почувствовала себя мотыльком, угодившим в липкую паутину взглядов.
Взгляды, сплетённые над её рукой, лежащей на руке Конды, уклончивые, удивлённые, мимолётные и более пристальные, цепкие и колючие, сразу скользившие в строну, как только она встречала их. Густой, плотный узорчатый ковёр под ногами, золотые подсвечники, холодный мрамор статуй, поражающая воображение красочная, с золотом, роспись стен и полтолка. Дым благовоний Фадо и ещё каких-то незнакомых, колебавшийся над небольшими тонконогими хрупкими столиками в углах, зеркала, огромные, чистые, в толстых золотых рамах. Серое, древнее существо с изощрённым лабиринтом золочёных внутренностей, увлекавших их по коридорам, анфиладам ярко освещённых комнат, оглушая смешивающимися запахами духов и благовоний, – вот чем был этот замок, и взгляды незримо касались их в этом лабиринте.
– Постой-ка, – шепнул Конда, замедляя шаг и разворачиваясь к большому зеркалу в золотой раме. – Хочешь посмотреть, что они видят?
Аяна повернулась к зеркалу и выдохнула, а по телу побежали мурашки. Она впервые со стороны видела себя рядом с Кондой, вот так, целиком, с головы до ног. Она стояла с ним рука об руку, будто на портрете, обрамлённом в золочёную раму, в сияющем голубом халате, как Габо на фоне синего ночного неба, и отражение пылающей десятками свечей люстры сверкало над их головами, создавая сотни отблесков в витой позолоте лепнины, рамах зеркал и золочёных подставках для благовоний.
От восторга сердце будто пропустило удар. Она расправила плечи, чувствуя, как скользят по седе халата светло-синие пряди волос.
– Теперь понимаешь? – шепнул Конда. – Мы великолепны.
Аяна шагнула за ним в двустворчатую дверь, не отрывая взгляда от его виска и серебристых волосков на нём. Конда почувствовал этот взгляд и покосился на неё, прищурившись.
– Я хочу обнять тебя, – прошептала Аяна, опуская глаза.
– Потерпи немного, Айи.
Она с удивлением остановилась.
– Что это? – спросила она шепотом, оглядываясь.
– Мы в ложе, – сказал весело Конда, кивая через плечо на закрывающиеся за ними двери.
Аяна тоже оглянулась, потом подошла к обитой бархатом невысокой перегородке, с удивлением выглядывая, но тут же отшатнулась, отступая за атласную, с бахромой, занавеску.
– Там люди, – сказала она испуганно. – Много...
– Мы в театре, любовь моя, – улыбнулся Конда. – Садись, прошу тебя, – указал он на кресло. – Это зрители... Такие же, как я и ты. Держи. Это фойк.
Он протянул ей круглую стеклянную линзу на длинной ручке, оправленную в светлый металл и кость. Аяна повертела её в руках, затем поднесла к глазу и глянула в зал. На их ложу было направлено не меньше двух дюжин таких же линз.
– Конда, – прошептала она, отодвигаясь вместе с креслом в тень ложи, подальше от бортика. – Там... Там на нас смотрят... Все!
Конда поднял свою линзу и уверенно оглядел зал, потом встал и вежливо махнул кому-то рукой.
– Судя по тому, в каком ритме приподнимается твоя вуаль, ондео, ты очень, очень взволнована, – сказал он серьёзно.
Аяна смятенно взглянула на него.
– Твои глаза так сверкают из этого тёмного угла, что мне становится страшно, – сказал он, протягивая ей руку, в которую Аяна сразу же вцепилась. – Айи, тебе нечего бояться. Я с тобой. Посмотри. Вон там – старый хрыч Мардо со своей любовницей. Вон тот – Миан, и он явно перебрал перед приездом. Рядом с ним жена, и даже с такого расстояния под вуалью я вижу ярость на её лице. Соат, Делиз и Бату с любовницами, вон там – Далгат со своей актрисой, и Усон, который смотрит на него с завистью, потому что он положил на неё глаз в своё время, но Далгат... предложил ей лучшие условия. Поэтому Усон теперь имеет зуб на Далгата, а Шед – на Усона, потому что тот сорвал ему множество крупных сделок своими беспорядочными действиями в прошлом году, и они разорвали партнёрство. А ну, давай, не робей. Ты видишь хоть одну женщину, кроме жены Миана, которая не получает удовольствия от того, какое впечатление она производит? Ты видела нас. С тобой тут никто не сравнится.
– С тобой тоже, – сказала Аяна, слегка вытянув шею и чуть смелее оглядывая зал.
– На нас будут смотреть ещё некоторое время, – сказал Конда и положил руку на её бедро. – Не бойся, оттуда не видно. Так спокойнее?
– Да.
– А теперь ещё одно, зачем я привёз тебя сюда. Третья ложа, второй ярус. Ты мне все уши прожужжала. Смотри. Это крейт Алта с женой.
Аяна вздрогнула и чуть не уронила фойк.
– Где... Где?!
Она вдавила линзу в глаз так сильно, что заморгала, потом перехватила и поднесла её к другому глазу. Неужели! Крейт, о котором она столько слышала! Крейт Алта, правитель широкого прекрасного Арная, продолжатель древней династии крейтов, могущественный, загадочный, и его жена, предпочитающая золотой ночной горшок!
Линза крейта была направлена на их ложу.
Аяна вздрогнула и замерла. Конда издал неопределённый звук, будто подавился, и мелко затрясся.
– Я через три слоя ткани чувствую мурашки на твоей ноге. Ну как тебе... олицетворение власти?
Аяна потрясённо повернулась к Конде.
– Конда, я думала... А он...
– Да. Да, любовь моя. Он человек, такой же как ты или я. Ему пятьдесят семь, и он устал.
Аяна робко подняла фойк и глянула снова, но крейт уже смотрел на занавес, и она рассматривала его, насколько позволяло расстояние и искажение линзы. Седой смуглый мужчина довольно плотного телосложения, в ярко-синем камзоле необычного кроя, сидел, отпивая вино, рядом с довольно молодой женщиной, тоже темнокожей, в белом платье, с ожерельем на шее, будто собранным из сотен искристых звёзд.
– Я думала, креа Аселлит постарше...
– Он поздно женился.
– Но внучка...
– Побочная. Аселлит слегка за тридцать. Они в браке шестнадцать лет.
Откуда-то из темноты внизу вдруг вышли катьонте с гасильниками на длинных ручках и затушили свечи, горевшие вдоль стен. В зале стало чуть темнее, и вдруг огромные люстры качнулись и поплыли вверх, ещё сильнее затемняя большое помещение, щедро украшенное позолотой, росписями, бархатом, роскоши которого вторили платья дам, пышные и яркие, и их украшения, блеск которых, впрочем, слегка померк, когда люстры поднялись к потолку.
Занавес раздвинулся, и Аяна повернулась к сцене, забывая про линзы, гостей, крею и крейта, потому что зрелище было поистине чудесным.
Громадный задник представлял собой изображение каких-то покоев с каменными стенами, на фоне которого древняя креа ждала из военного похода мужа. Он сменялся вдруг раскручивающимся откуда-то сверху изображением зелёного густого леса, в котором заблудился этот крейт, и снова покоями, где креа со своими придворными дамами ткала мужу огромный ковёр с картой государства, который потом, прицепленный за четыре угла на тонкие верёвочки, летел, колыхаясь, в густой лес, под тревожную музыку, и помогал правителю найти путь, а рядом с крейтом летали, держась за канаты, закреплённые на потолке, в пышных одеждах, похожих на обрывки тумана, лесные духи, бледные, белые, в странной обуви с длинными носами, с блестящими крыльями на проволочных каркасах, и музыка сменялась на звенящую, пронзительную, загадочную и наполняющую ожиданием волшебства.
