– Да Лерт после отъезда кира почитай что и не работал... А у нас руки всё не доходят, – улыбнулась Видана. – Видишь, кирио нету, мы и отлыниваем... Даже Уителл расстегнул одну пуговицу, представь!
– Да ну, ради небес, – рассмеялась Аяна. – Это разве отлынивать? Пуговица... Вон у вас и стряпня в горшке томится, и стирка под навесом развешана. Я в такую погоду себя из-под одеяла не могу заставить вылезти иногда, не то что стирка...
– Твоё любимое дело? – хихикнула Бетилла. – Хорошо в больших домах, да? Там горничные не стирают... Там прачки ходят.
– Да. В доме Пай приходили четыре девушки. Я, правда, так и не встретилась с ними... Всё время по поручениям ездила, – сказала Аяна, вспоминая ласковую воду бухты и радостный визг Кимата, бегавшего голышом в набегающих волнах.
– Ну ты заезжай, если надо, – сказала, прощаясь, Видана. – Ворота там прикрой только, а то Уителл ворчать будет.
Аяна расцеловала всех и выбежала во двор с лёгкой светлой грустью. Камни дорожки шуршали под её ногами. Интересно, какой дом у Конды в Риандалле? Он плавал там с катисом. Там тоже галечные пляжи...
Она ехала, размышляя о катисе, песчаном пляже их долины, заброшенных больших домах, где долго не живут кирио. Катис, которого хотел нанять Конда... Будет ли он сопровождать Кимата в долину? Какой он будет? Может быть, Конда выберет одного из своих... новых друзей?
Аяна поёжилась и направила Ташту мимо города, в поля. От воспоминания о замотанной культе Дайроса защипало в носу. В первый момент это увечье покоробило её, как и любое другое, которое она встречала, несмотря на то, что Сола учила её не видеть в плоти уродства, лишь поле для работы. Она почти приучила себя без содрогания смотреть на это, но его отсечённая рука была не его увечьем. Это было увечье души юного кира, который предпочёл за свои грехи принести в жертву чужую руку, так же, как она теперь приносила в жертву своему негодованию ноготь на указательном пальце.
Стамэ. Она одёрнула себя. Плоть – это плоть. Конда знает, что делает, и он не сделает ничего, что навредит ей или Кимату. Он видит гораздо больше, и уж точно куда лучше разбирается в этом дивном новом мире, куда она пришла. К чему эти душевные метания? В восьми книжках для дэсок тот нанятый автор растягивал их на несколько листов, сопровождая поучительными примечаниями и рассуждениями, видимо, пытаясь раздуть незамысловатый сюжетец до такого, который не выглядел бы жалко, болтаясь внутри плотной обложки, будто тоненький ломтик ветчины между многообещающе солидными ломтями хлеба, подрумяненными на раскалённой решётке.
Ташта бодро рысил по мокрой глине между рощ. Аяне вдруг стало интересно, что бы сказали Тили, Ане, Нэни или Коде, попадись им такая книга. Коде, понятное дело, сказал бы, что это потрясающая задумка – использовать доску с резными литерами, которая отпечатывает страницу за страницей, вцепился бы в вихры и ушёл бы этими своими огромными шагами за Анканом, Алгаром и Мииром, и потом они бы неделю не вылезали из двора арем Дара, постепенно собирая всех остальных под ворчание тех, кому досталась бы их часть ежедневной работы, а затем не успокоились бы, пока на кругу совета не пустили бы по рукам пахнущие свежей краской, переплетённые в мягкую кожу книги с окованными уголками. Аяна представила Коде, довольного собой, стоящего с гордо задранным подбородком, и остальных, расправивших плечи. Ай, молодцы! Интересно, какую книгу они бы напечатали первой? Наверное, книгу для обучения чтению и письму. Эти книжки быстрее всего приходят в негодность, и Арке чаще всего приглашал переписывать именно их. А рисунки на страницах тоже можно напечатать, если изготовить такой... оттиск. Только его нужно делать в зеркальном отражении, иначе картинка будет повёрнута не в ту сторону, как та, на кольце у Конды, которое она долго рассматривала, пока он не успел снять его, вернувшись из Дарнета. На кольце эта изогнутая дугой стрела, касающаяся наконечником своего же оперения, была обращена против солнца, а на бумагах оказывалась обращена по его движению.
Просветы между облаками становились шире и шире, наконец, солнце выглянуло, отражаясь в лужицах на мостовой, похожей на кукурузный початок с зёрнами, выклеванными синицами или птичками пасси. Ташта без понуканий вернулся в денник, и, положив в ладонь Дитоса медяк, Аяна подумала и достала из кармана ещё пять.
– Спасибо, севас, – с удивлением и благодарностью сказал мальчик. – Это за что?
– За хорошую работу, – сказала Аяна. – Ты хорошо смотришь за лошадкой.
– Я лошадок люблю, – сказал Дитос, ковыряя дырявым башмаком размокшую глину. – Я слышал, севас, что ты устроил занятия для всех желающих в таверне. Я думал, это просто болтают, но, видимо, ты правда щедрый.
– А ты сходи и проверь как-нибудь, – подмигнула Аяна. – Там, говорят, бывает интересно.
38. Лоскут ночного неба
– Арнелта, как дела у Бартоса? – спросила Аяна, помешивая горячий ачте.
– Хорошо, эйстре. Он ходил в сэйнан, а потом обиделся на катиса, который сказал, что он может больше. Но на днях снова пошёл. У них на занятиях, говорят, очень интересно.
– Да. Шими, почему другие девочки не приходят больше?
– Им сказали, что грамоты достаточно, – сказала Шими, поднимая глаза. – Эйстре Аяна, Бартос может научить нас с Арнелтой. Он очень любит, когда его слушают, а отец говорит, что не надо нам ходить так далеко одним.
– Далеко? Тут от вас всего несколько улиц.
– Мама, дай, – потянулся Кимат за грифелем. – Дай!
– Зимой темнеет раньше, да и работы много. Нам теперь поручают дела в лавке, потому что парни заняты в сэйнане. Бартос говорит, что твой брат очень щедрый человек. Он оплачивает катисам и мальчикам то, что они списывают книги в хранилище.
– Да, – хихикнула Арнелта. – Бартос приходит весь по уши в чернилах. Твой брат очень хорошо платит, поэтому отец сначала ругался, но теперь молчит. Бартос сказал, что это сложная работа и очень грязная, и постоянно приходится ходить и мыть руки.
– Ужасно, – возмутилась Аяна. – Никакая стирка с этим не сравнится.
Девчонки захихикали.
– Эйстре, почему вы живёте в этом маленьком доме? – вдруг спросила Арнелта. – Если вы с братом действительно так богаты, что можете оплачивать катисов и работу, почему вы не переедете? Почему ты не наймёшь прачку? Я видела, как ты смотришь на стирку! Моя мать так смотрит на отца, когда он опять напивается!
Аяна окинула глазами комнату, очаг, лестницу, полки с посудой и травы под потолком, которые она не успела убрать в полотняные мешочки. Это был их с Кондой дом, дом, куда он привёл её, ключ от которого он вложил ей в ладонь.
– Не знаю, – честно сказала она. – Здесь... Здесь и правда тесно, но довольно уютно.
– Тут холодно, – сказала Шими. – Ты когда-нибудь выйдешь замуж, и твой брат останется тут один со своим сыном. Он не хочет найти жену?
– Возможно, – улыбнулась Аяна. – Может быть, когда-нибудь. Я никогда не могу сказать заранее, что у него на уме.
В дверь постучали.
– Заходи!
– Я от Виданы, – сказал мальчишка, с любопытством рассматривая пучки трав, развешанные на балках под потолком. – Она сказала забрать у гватре какое-то средство.
– Здравствуй. Проходи.
Мальчишка зашёл внутрь, озираясь, потом хмуро посмотрел на Арнелту и Шими, выписывающих слова действия из текста.
– Ты та эйстре? – спросил он. – Это ты Нелит?
– Да, – сказала Аяна, вынимая из шкафчика мешочек. – Эйстре и гватре. Там внутри бумажка, на которой написано, как заваривать. Ты откуда?
– Я из порта, – сказал мальчишка, вытягивая шею, пытаясь разглядеть, чем заняты девочки. – Так это не слухи?
– Не слухи, – хихикнула Арнелта, поднимая на него глаза, отчего мальчишка покраснел и попятился.
– Погоди, – сказала Аяна, вручая мальчишке медяк. – На. Ты, наверное, устал сюда добираться?
– Спасибо, эйс... Гватре! – просиял мальчишка. – Ничего! Я привык! Я весь день бегаю по берегу кирио, собираю поручения. Знаешь, какие у меня крепкие ноги! О! – показал он сжатый кулак.
