в тот час уносилась куда-то за мягкие упавшие с неба облачка, не возвращаясь с не частыми приливами. Конечно, желанием единственным стало их возвращение, но, стоит ли, если уже кто-то распорядился их отпустить? Двадцать восьмое сентября, но всякий раз как новый четверг. Один дробь два как одинокий человек. Девушка смотрела на крыши многоэтажных домов через маленькое окно своего подъезда. Ей нравилось провожать день сидя на бетонных ступеньках в окружении серых, но ярких стен, мечтая о каких-то моментах и событиях, которые вряд ли произойдут в её жизни. Почти каждый вечер она наблюдает за оранжево-красным закатом, просто наслаждаясь приливом необычного настроения в этот час.
Кажется, что вот оно снова заполняют всю комнату от края до края, не оставляя ни единого глотка воздуха у потолка. Какое-то одно короткое появление маленьких буковок на экране её телефона прокручивает утраченные события прошлого года как нечто совершенно острое до взрыва с улыбкой и горькой досады. Самые последние единственные шансы на изменение всех произошедших ошибок, светлые возможности на будущее – вот чем представлялось одно нажатие на даже не на сообщение в их чате, а на всплывшее пару секунд назад уведомление в списке недавних. Но, почему-то, никак не нажимала она. Вся сорванная водой зелень в тот час уносилась куда-то за мягкие упавшие с неба облачка, не возвращаясь с не частыми приливами. Конечно, желанием единственным стало их возвращение, но, стоит ли, если уже кто-то распорядился их отпустить? "Нет".
Закрытая снегом красная каменная плита под их ногами заканчивалась прямо у начала крутого земляного оврага вперемешку с глиной. Часть сколотого монолита была воткнута в песчаный берег озера и омывалась пеной вместе с абсолютно чистой водой. На этом путь одновременно заканчивался и только-только начинался после спуска вниз, предлагая ещё одну единственную дорогу к чему-то большему. Ранее не представляющемуся возможным. Филипп оступился, прыгая с камня на камень, и обеими ногами увяз в большой луже грязи, где среди маленьких бетонных обломков и плотного слоя пепла, в открытой чёрной бездне, он смог разглядеть свои озадаченные, и, даже, слегка грустные глаза, выжигающие потрескавшееся пыльное стекло противогаза.
У выросшей позади неё стены, куда она никогда не думала смотреть, вдруг, оказалось нарисовано чёрной краской гигантское глазное яблоко вместе со всем множеством самой разной длины ресниц, веки, капилляры, зрачок и самый живой блик на нём из когда-либо виданных так близко. Его невероятное, но уже, кажется, неудивительное перемещение по разбитому теми же кирпичами, что валяются у проезжей части, происходило совершенно бесшумно. Рисунок пытался кричать о скатывающейся на его щеку слезе, но никто не смотрел на него. Всем оказалось плевать. Тогда он принял решительные действия по наблюдению за проходящими мимо него фигурами, привлекая все их стремящееся куда-то вниз потускневшие взгляды болезненными частыми морганиями. Убийственные тени, что загораживали его яркий блик, появлялись всё чаще и чаще на это незнакомой для всех улице, бросали мусор себе под ноги, пинали осыпающиеся углы зданий, разбивали ступеньки. Одним словом – уничтожали.
Небо потихоньку подтаивало, оголяя красные кулисы за убирающимися отсюда картонными облачками на прозрачных лесках, буквально, раскрывалось, смывая с себя позорную синеву, прикрывающую возведённую в абсолютный стыд первоначальную форму. Закаты, что с него уходили, покрылись красивейшим розовым оттенком. И только всецелой истинной в этом сумбурном параде оставалась гигантская чёрная матовая сфера, аккуратно осматривающая возвращённые в свои образные руки владения. Это был праздник. Это были похороны.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
Ноги детей коснулись прибывающей к ним воды, покидая проваливающуюся тьму. С тех пор как они вышли, руки их ещё ни разу не разомкнулись, пытаясь больше никогда не разлучаться, понимая всю стоящую за этим боль. Что получили однажды – возвращают. Платят за пробелы в жутких кошмарах, начиная откашливаться.
Снег, не смотря на плавящуюся плоть догнивающего свои последние пятнадцать минут хрипящего существования, на удивление, не собирался исчезать ни с одежды, ни с принесённой ею же сюда земли. Отстаивая свои интересы по пребыванию в этот уникальный момент.
Из воды перед ними выплыли заплесневелые разбухшие длинные дубовые доски, выстраивая похожую на мостик конструкцию. Разросшийся на некоторых их участках грибок продавливался под тяжестью грубой резиновой подошвы и, лопаясь – прибивался течением к ещё не успевшему исчезнуть берегу. Не было больше слышно женского хора. Дерево расходилось, не имея постоянного прямого маршрута, расходясь то туда, то сюда.
Но, не время было, пока ещё.
Как стекающие капли воды по запотевшему стеклу также беззвучно в белом джипе сидели подростки, боясь случайно сказать какую-нибудь глупость, за которую будет стыдно всё то время, сколько они будут сидеть внутри. Парень сидел на переднем сидении, беззаботно накручивая свои мокрые волосы на палец. Он был совершенно спокоен, но никак не мог заснуть в присутствии дыма за окном, размышляя о его сущности и причине возникновения. Не до конца изученный приятель несколько волновал часто зевающую на заднем сидении Лизу, никак не позволяющий своими редкими вздрагиваниями и неловкими касаниями разных кнопочек на приборной панели дружочек, пока что, особого доверяя не внушал. "Наверняка, он тоже так думает, если до сих пор не уснул".
– Там кто-то есть снаружи, взгляни! – пробормотала она, заикаясь.
– Тебе могло показаться с непривычки.
– Мы можем просто включить свет?
– Да, пожалуй. Но, думаю, что с ним, что без – всё равно ничего не видно. Как тебе угодно.
Какого же было потрясение увидеть за качающимися дворниками по лобовому стеклу… Вторую Лизу?
– Вот сейчас не понял… Это шутка такая? Пожалуйста, самое время сказать, что это твоя заблудившаяся сестра…
– Нет, – ухмыльнулась она, отрицательно помотав головой, – это я!
То, что обычно носило имя: небо, перестало иметь в себе один единственный на всё гигантского полотно цвет, преобразившись за закрытое от посторонних время, шумное пространство не редко вбирала в себя части выпавшего из оставленных на земле призм света, остановив свой выбор на фиолетовом. Солнце, наоборот, покраснело вслед за оставленными бесхозными полями. Новые облака ничем не отличались от закрадывающегося под самые маленькие камни некогда внушающего страх дыма, в раскаяниях ищущий себе место перед гибелью. Несмотря на затопленные ботинки, картина вокруг отдавала теплом.
Выжженное сигаретное пятно на плёнке с озером оставалось парить над водой, демонстрируя непроглядную черноту внутри себя без единого намёка на тени, блики или отражения. Её текстура буквально прогибала все имеющиеся измерения под своим видимым
