них временем, пускай, не до конца понимая задумки. Позади них волнами расходились написанные быстрыми мазками отражения, отображая их неспокойное внутреннее состояние. В целом, их это не особое понимание последних эпизодов только играет в плюс психике. Так, ведь, действительно ничего не ясно.
Не ясно было и возникновение серых стен с одной единственной аркой перед ними, зазывающее оставшихся в здравом уме людей прикоснуться к моменту её рождения и смерти одновременно. Говорила она: ну же, смелее! Никто не думал, но время то давно закончилось. Когтистое и острозубое нематериальное существо пугало своим возможным присутствием неподалёку, предполагая, что её никто не видит, а значит, оно выбрало удачную позицию для атаки на разбитых людей. Кругом была вода, мокрый крошащийся асфальт и тонкий слой выжигающего глаза белого снега.
Из тысячи окон, из их занавешенных шторами окон вылезали расколотые людские черепа, пристально наблюдая за каждым неосторожным шагом подростков на земле, они не убирались оттуда ни на секунду, создавая из своих теней плотный развевающийся на ветру плащ. Где двадцать третье июня? Серия из восьми эпизодов. Зимы тогда казались определённо теплее. Он растёт и не воспринимает тревожный звонок сверху, препятствует своему задержанию не желая возвращаться в длительное заточение глубинного сна – пожирает своего носителя для немедленного высвобождения. Всему виной двадцать восьмое сентября, оказывается.
Сознаваемая единица опыта противоречила привычным, но в тоже время, необычным действиям внутри поглощённого безграничной дымовой завесой ужаса и дезориентации времени, оставляя маленькие хрупкие белые фотоны на добровольное приобретение глубоких ран без возможности вернуться к точке именуемой началом.
Выстраиваемые небесными силами жёсткие каменные трибуны для наблюдателей сие хаоса над бушующим где-то внизу адским туманом не останавливаются даже перед облаками, всё продолжая и продолжая демонстрировать всем важность большого множества разнообразных взглядов. Пламя от безысходности превращается в руки всех горящих внизу, не оставляя попытки взобраться наверх к хохочущим счастливчикам.
– Вы справитесь. В конце концов, вы всегда справлялись со всем!
Звёздное небо. Куда пропало? Когда вернулось? Одна единственная на всё покрасневшее поле человеческая бледная рука тянулась к маленькой искорке на чёрном одеяле, пытаясь прочувствовать её температуру остывающими кончиками пальцев. Забавно было видеть, как той же рукой он её сжимает, буквально, душит. Матерь бесконечного множества светлых огоньков умерла. Он достал её с Земли. Убил?
Ладони покрывались жгучей копотью, что медленно, словно плесень прокатывалась по всему дрожащему от страха исчезнуть запястью, создавая из человека ничто иное как дым, из которого прибыл на небо. Убийство? Рукава мантии догорали, осыпаясь маленькой крошкой, а удержание волнующегося существа внутри кипящего кулака приравнивалось к добровольному причинению себе тяжких увечий, что, по сути, лишь первое время приносило удовольствие. Довольно это терпеть.
Выпрямив первые три покрытые ожогами пальца, наверх вылетела мерцающая маленькая белая бабочка, порхание крыльев которой создавали невообразимо тяжёлые боли в голове у мучителя. Они сводили с ума и буквально приказывали раздавить насекомое для высвобождения от её сильного воздействия. Но… нельзя. Почему?
Наступает прилив ранее забытого тёплого весеннего настроение и удовлетворения кружащимися вокруг действиями близких людей. Непередаваемое чувство нахождения в неком отдельном ото всех координат месте с притягательной прохладой, но в тоже время, с горячими щеками. Уже из-под снега выглядывают свежие травы, перерождаясь которые, несут в себе воодушевляющее влечение к немедленному исполнению глупой глупости, к решению задач самым непрактичным способом и обыкновенной живой любовью. Такую картинку хочется навсегда запомнить, а лучше навечно повесить в самом светлом углу комнаты, чтобы никогда не покидать то время. Никогда. Ни на секунду не затягивающийся вальс слегка мокрого подтаявшего снега на прорастающей уже зелёной траве из грязи – вдохновляет, честно говоря. А как солнце играет с их причудливыми формами и цветом!
Пустота. Кем-то оставленный след, слегка смещённый в сторону из-за льда под тонким слоем снега. Снова ничего на протяжении целых пяти минут. Прыжок и два отпечатка подошвы на пыльном мраморе. Тишина. Вновь неосторожная попытка проверить дальнейшую дорогу аккуратным, на этот раз, шагом. Ничего и последний окончательный шаг.
А сколько душ в них погибло? Все они летят с высокого оранжевого неба к тлеющим руинам мира в надежде обрести счастье. Где они? Они все держат в руках маленький воск с колыхающимся от любого постороннего движения огоньком наверху, не представляя, что их ждём за фиолетовыми воротами. Солнце им направляющий знак за альтернативный мир, не покидающий верящих ему до последнего. Столбы света его приносят людей сюда. А они всё падают и разбиваются о камни. Кроме костлявой грудной клетки, плавающей в алом озере ничего нет от живого. Совсем. Всех их мантии были в плюще и на деревьях его видели, безусловно. Все идут навстречу висящей на самом мире пурпурной ткани, и новорождённые и умершие прикасаются к ней. Где раковина?
Звук был подобен осколкам. Он был цельным. До какого-то момента.
Как вспомнить сон? Момент времени, в котором, мы с тобою за руку держались. Девушка рядом не до конца понимала уверенно идущего впереди болтливого парня, не совсем поспевая осмыслить, переработать и ответить на все его вопросы, но она пыталась, честно. Сменился формат. Появились рамки. Сомнения закрадываются ей в голову: а вдруг, не стоит?
– Ну, там, дурачусь порой. – обернулся он.
– Да.
– И шубу бы надел, чтоб пробежаться по снегу.
– И не забыл бы куртку! – кажется, она уловила его настроение. Он ей нравится.
– Да.
– Если бы я была вафельницей…
– То я вафлей. Не знаю почему. Прости… – они покинули тьму.
– Сидеть бы вот так в пшеничном поле, знаешь, дёргать себя за рукава рубахи, жевать колосья. Смотреть на чистое небо, как-никак. Лежать над прудом. Я бы хотел встречать тебя, выглядывая из деревянного окна, запутавшись в шторах.
– А потом разглаживать бумагу и письма шкатулкой. Быть сытым лучами солнца. Любить. – девушка поражена.
Любовь была всему виной. Началом и концом всего приходилась. Первое мая не забыть никак. Но кто в любви виновен?
Ящик открыт. Закрывать его поздно. Река разных бесов и кошмаров из неё льётся. Пожелтели вечно синие леса. Деревья попадали на промёрзлую землю замертво. Горело всё, только, ничего не было.
И было поле и была ночь. Слой света звёзд, что за деревьями скрыт, открывает их, оголяя ветви их. Покуда кометой зеркало не разбито, луны две никем не забыты, смотрят друг на друга чрез озеро то. Заключённые в рамках жёлтых на страницах сожжённых рисунки глади водной отражённой, свет для астронома живого.
Как и вправду быть, когда правде
