то там вспыхивали лимонно-желтые, сиреневые и голубые охапки цветов, обрамленные резковатой травянистой зеленью. Думаю, дети из церковного хора заработали на этих цветочках небольшое состояние. Впрочем, меня это все мало трогало.
До процесса венчания нас пригласили в комнату на подписание брачного договора. Свидетели уже ожидали там вместе с бароном. Присутствующий мэтр Фонкер зачитал все, что было написано, и мы с бароном, а потом и свидетели поставили свои подписи. Молча расписался отец Инкис, барон Фернандо Биор, одобрительно оглядев меня, улыбнулся волнующемуся жениху и поставил широкий росчерк, приложив баронскую печатку. Старшая сестра Селиора подписала с ничего не выражающим лицом.Технически я уже была замужем, но предстояла еще церковная церемония.
Барон лично провел меня по ковровой дорожке между двумя рядами скамеек. Дальнейшую службу я запомнила плохо. Что-то нараспев бубнил местный священник, периодически вступал небольшой детский хор, и их голоса мне казались ужасно визгливыми. Нас окуривали какой-то травой и заставили выпить вина из большого неудобного кубка. Я заметила, что барон приложился от души и брезгливо передернулась. Потом снова пел хор и снова что-то бубнил священник, наконец, громогласно произнеся:
-- Обменяйтесь кольцами, дети мои.
Дальше произошла маленькая неприятность. Мое кольцо оказалось великовато и соскользнуло с пальца, скатившись с дорожки, оно громко звякнуло о каменную плиту пола.
Среди гостей на скамейках кто-то из женщин не сдержался и громко вскрикнул, раздался шепот и шиканье, мальчик-служка поднял кольцо и снова подал его барону. Привычный ко всему настоятель храма вел себя так, как будто ничего не случилось:
-- Сын мой, а теперь ты можешь поцеловать невесту!
Поцелуй барона больше всего напоминала шлепок медузы по лицу. И тут во мне что-то словно сломалось. На глаза набежали слезы, и, как я не старалась их сдерживать, потекли по щекам, оставляя мокрую холодную дорожку. Не поворачиваясь к гостям, я торопливо размазала по щекам влагу, радуясь тому, что здесь не принято краситься. Сделала несколько быстрых вдохов-выдохов. Я теперь действующая баронесса фон Розер, и мне нужно держать лицо.
На выходе из храма гости окружили нас плотной толпой. Барон, расплываясь в улыбке, выслушивал пожелания добра, детей, богатства и всего остального, что принято говорить в таких ситуациях. Он подвел меня к карете, в этот раз к той самой, с гербами на дверцах. В замок нам предстояло возвращаться вдвоем. Кучер прикрикнул на коней, и карета начала слегка покачиваться. А барон, поелозив рядом со мной, нашел мою руку и поглаживая сказал:
-- Я видел твои слезы, Любава…
Я только молча пожала плечами: а что он, интересно, хотел увидеть? До самого замка Варуш молчал, но руку мою так и не отпустил.
В холле нас встречали обе дочери барона и довольная румяная Элли: девочкам выдали цветочные букеты. И старшая Матильда тоненьким неуверенным голоском пожелала нам счастья и еще чего-то там. За нашей спиной толпились гости, ожидая приглашения к столу, но для меня девочки были значительно важнее. Я присела на корточки, по очереди обняла каждую и расцеловала в щеки. Затем нашла взглядом в толпе встречающих слуг Нору и приказала проследить чтобы девочкам достались все сладости со стола. Мой приказ слышали не только гости, но и слуги, и старшая экономка. Честно говоря, я и произносила те слова так громко только для них.
Трапезная также пестрела цветными букетами. Думаю, все окрестные лужайки и лесочки этой весной обобрали начисто. Гостей рассадили за столом согласно табели о рангах, и прислуга начала разносить блюда. Первый кусок полагался барону как хозяину дома, второй – мне, а дальше – гостям по старшинству.
Хотя до этого даже прислуга говорила мне, что барон давно не пьет, за столом он с удовольствием и даже с какой-то жадностью выпил несколько кубков вина. Правда, не забывал плотно закусывать, но все же заметно опьянел. Я сидела и радовалась, что здесь нет обычая кричать: «Горько!». Хоть в чем-то мне повезло.
Пир все тянулся и тянулся, и все сложнее мне было удерживать хоть какое-то подобие улыбки на лице: у моего мужа начал заплетаться язык. Принесли сладкие булки, пироги, мед и варенья. Гости тоже были изрядно пьяны, и тосты становились все более грубыми и неприличными.
Отец Инкис, который сидел среди гостей, но спиртного не употреблял, начал слегка хмуриться. Я обратила внимание, что еду ему подали отдельно, без мяса. Да и к сладостям он, похоже, не притронулся. Зато рядом с ним стояла ваза с небольшими темными хлебцами, которые не трогал никто другой. Отодвинув хлебцы, святой отец, наконец, встал, гулко хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание, и зычным голосом произнес:
-- Прощальный кубок!
Гости, казалось, очень сильно оживились: к требованию отца Инкиса присоединились разрозненные голоса:
-- Прощальный кубок!
-- Прощальный кубок!
В дверь торжественно вплыл нарядный слуга, несущий на подносе два кубка, один побольше, другой поменьше и высокогорлый фарфоровый кувшин.
Поднос поставили на стол перед нами, и барон, встав с кресла, сказал:
-- Отец Инкис, прошу вас разлить нам вино.
Очевидно, это тоже какой-то местный обычай. Гости зааплодировали, Святой отец, чуть смущаясь, подошел к нам поближе. Вино в этот раз было особенное. Не легкое и прозрачное, а темное, почти густое, согретое с какими-то душистыми травами. Я отчетливо чувствовала запах проваренного винограда.
Кубки были наполнены, и я с неудовольствием посмотрела на свой: «Они с ума сошли. Там грамм двести вина, скорее всего крепленого. Меня сейчас развезет, как поросенка… А впрочем, может, оно и к лучшему!».
Барон уже допивал свой кубок, когда я только делала первый глоток, жалея о том, что не могу зажать нос и выпить это варево как лекарство. Гости в это время скандировали:
-- До дна! До дна! До дна!
Наконец, оба кубка были поставлены на тот же поднос, и
