Вот теперь хотелось плакать. Почему жизнь так повернулась? Она не хотела жить в четырёх комнатах, в шестнадцати углах, но готова была без оглядки пойти туда, потому что всего мира ей было мало без Конды, и готова была жить там в ожидании одной из шестнадцати ночей в год, потому что шестнадцать – больше, чем ничто. Но она бродила тут, снаружи, потерянная в этом большом и светлом, хоть и слегка пасмурном, мире, а там, в комнатах, сидела над вышивальным станком девушка, которой её Конда был противен, которая называла его страшным безумным стариком. Какой же он старик? Он гибкий, сильный, подвижный, как пляшущие языки пламени, и такой же горячий, его улыбка сводит с ума, а его глаза – как необъятное звёздное небо над мачтами корабля, который летит, окрылённый, между мирами...
– Капойо, ты слышишь? Стой, куда пошла!
Она остановилась как вкопанная, чуть не шагнув за угол дома, и осторожно высунулась из-за него ровно в тот момент, когда Гелиэр, робко ступая на землю, качнув красной вуалью, высунула маленькую смуглую ладошку из-за белого покрывала, и вложила её в большую светлую ладонь Мирата, а потом отпустила, и он стянул с плеча тонкое алое покрывало и в одно движение, взметнув расшитую ткань, укутал жену с головой, шагнул и легко подхватил на руки, не отводя взгляда от золотой канители на алой ткани над её лицом.
Аяна стиснула пальцами вырез корсажа. Маленькие красные туфельки в белой пене кружевных нижних юбок покачивались, плывя над ступеньками лестницы.
– Приветствуем Гелиэр в роду Атар, – донесся приглушённый расстоянием голос. – Добро пожаловать в род.
Мират шагнул внутрь, и Аяна повернулась к Арчеллу. У того было странное выражение лица.
– Что? – спросила она. – Что у тебя с лицом?
– Ничего. Свадьба же. Бери вещи, иди на женскую половину.
Аяна схватила мешок и побрела вдоль стены, жалея, что не увидит этот обычай целиком. Всё прошло как-то немного скомканно и печально, и, спускаясь на женскую половину катьонте, она подумала, что интересно было бы увидеть ещё и свадьбы Фадо, потому что пока ей ни один обычай не нравился больше, чем тот, что был в родной долине. Может, в Фадо красивее? Хотя и там выдают замуж, не спросив... Девушки, томные, как бутоны чиарэ, колыхающиеся над ледяной прохладой озёр... Лепестки тарио, летящие над улицами, будто окропляющие кровью серые камни мостовых...
Она остановилась, грызя губу. Сола спрашивала у девушек, нужна ли помощь или совет, а арем Дэн иногда приходил на занятия в учебном дворе, и после оставался с парнями, чтобы они без смущения могли задать свои вопросы. Гелиэр не знает ничего, только её, Аяны, размытые фразы, но знает ли хоть что-то Мират? Не напугает ли он Гелиэр? Они знакомы без году неделя... Им не дадут времени, которое так необходимо, и с утра от него будут ждать красную ленту, зажатую в кулаке.
Аяна схватилась за переносицу, прислоняясь к деревянной панели над каменной кладкой. Почему здесь нет арем Дэна? Остаётся надеяться, что с Миратом кто-то поговорил об этих вещах.
– Ты капойо?
Она очнулась и подняла взгляд на незнакомую женщину перед собой.
– Это Аяна, – сказала Стилла, выходя из-за угла. – Дестрикта – одна из горничных. Нас тут много, сразу всех не выучишь. Вилмета показала мне, где твоя комната. Пойдём.
Дверь тихонько скрипнула, Аяна шагнула внутрь и подняла глаза на окно.
– Да, у тебя комната с окном, – сказала Стилла. – Повезло. А вечером будем пировать. Гости всё не съедят.
– Гости?
– Да. Салке приехали. Кир Исар, кира Атойо и их дети. В доме шумно будет. Но ненадолго. У всех свои дела, скоро разъедутся, и снова будет тихо.
– Но если там столько кирио наверху, как...
– Как мы там ходим? – рассмеялась Стилла. – С опаской, как-как. Если что, ныряй сразу на нашу лесенку.
– Поняла.
– У тебя есть синее? Переоденься. У нас синяя форма, – сказала Стилла, глядя, как Аяна развязывает мешок. Если нет – скажи, Юталла быстро подгонит из того, что у нас есть. А, вижу. Хорошо.
Синее платье скользнуло поверх нижнего, и Аяна затянула шнуровку и толкнула мешок под кровать.
– Ну всё, – сказала Стилла. – Теперь до завтра можешь заниматься своими делами. Пойдёшь с нами отмечать?
– Как всё? – подняла бровь Аяна. – Там у меня кирья одна сидит. Голодная. Она с утра трясётся и ничего не ела. Стилла, мне нужно пару стаканов каприфоли. Я пойду отнесу госпоже.
– Она должна поститься, – нахмурилась Стилла. – Аяна, так нельзя.
– Она сомлеет от страха и голода в душном платье, – так же нахмурилась Аяна. – Её бросили там одну в незнакомой комнате до вечера. Ты представляешь себе это? Где семья?
– Все уже в гостиной, – сказала Дестрикта, выглядывая из-за двери. – Стилла, она права. Кирью жалко. Она маленькая, как птичка. Хоть и поупитаннее некоторых, – добавила она, глядя на Аяну. – Тебя голодом морили, что ли?
– Нет. Просто забегалась по делам госпожи, – улыбнулась Аяна. – Забывала поесть. Соберёте для кирьи еды?
– Пойдём, сама наберёшь, что ей там нравится.
Аяна поднималась по лесенке для катьонте с подносом в руках. Ступеньки еле слышно поскрипывали под толстым ворсом ковра, и она осторожно ступала на каждую, пытаясь расслышать, какую ноту та поёт, но мелодии не было, лишь набор разрозненных звуков.
– Какая из комнат? – шёпотом спросила она, когда Стилла вышла на сливовый ковёр.
– Вот, – показала та. – Поднимаешься – и налево. Рядом с комнатами киры Анеит.
Небольшие окошки пропускали свет, размытыми пятнами ложившийся на стены. Аяна потянула на себя дверь и тихонько, оглядываясь, скользнула внутрь.
– Гелиэр! – позвала она, выглядывая кирью.
– Аяна! ты пришла! – Гелиэр выбежала к ней, на ходу надевая туфельки, из дальней комнаты, отделённой арочным проёмом. – Откуда ты тут?
– Я принесла тебе поесть, – сказала Аяна, ставя на столик поднос и оглядываясь. – Тут сыр, хлеб, молоко и немного фруктов. Чтобы ты не умерла с голоду до вечера.
Она шла, разглядывая бумажные красно-белые гирлянды, свисающие с потолка, и рукой провела по длинным шнуркам алой седы, занавешивающим арку, что вела в комнату с окном, в которой стояла кровать.
– Тут даже кровать завесили красной сеткой, – сказала Гелиэр, подняв вуаль одной рукой и не очень изящно жуя кусочки сыра,. – Аяна, спасибо тебе. Я захотела есть, как только села в повозку.
– Это от беспокойства.
– Как твой смех?
– Именно, – отозвалась Аяна из дальней комнаты. – О, у тебя балкон.
– Да. Тут у всех комнат балконы. Они выходят на эту сторону. Я посмотрела.
– А на мужской половине только два, – сказала Аяна, вспоминая вид с балкона Конды.
Гелиэр подошла к ней, шурша алым платьем.
– На мужской половине?
– Я обходила дом снаружи, – выкрутилась Аяна. – Там только два балкона.
– Мужчинам можно гулять, – вздохнула Гелиэр. – Зачем им балкон, если они могут просто выйти куда угодно.
Аяна плюхнулась на красное покрывало кровати, скидывая туфельки. Ковёр под ногами был очень мягким, и, к счастью, не красным.
– Тут же уберут это... Это всё? – спросила она, обводя рукой красное великолепие вокруг и пальцами ног трогая мягкий ворс. – Я чувствую себя так, будто меня проглотило большое морское чудище, как в одном из сказаний.
– Чудище? Кого проглотило? – спросила Гелиэр, допивая молоко.
– Одного юношу проглотило морское чудище и не выпускало, потому что юноша был нужен ему, чтобы выкидывать случайно проглоченные камни из желудка. Юноша мучился у него в животе долгие годы, питаясь той едой, что ело чудище. Тут всё выглядит так же, как я представляла себе утробу того чудища.
– Фу. А потом что?
– А потом он спел песню, и чудище в этот миг как раз проплывало мимо рыбацкой деревни, и эту песню услышала дочь рыбака. Она подманила чудище и кинула ему в пасть нож. Юноша воспользовался тем ножом и вышел наружу.
– Ужас.
– Это сказание, – пожала плечами Аяна. – Они разные бывают. Я могу рассказать тебе наши сказания о хитрых лисах, о влюблённых птичках пасси, которые не поделили хлебную крошку, о медведях, правда, я видела их только в книгах...
