– Расскажи, – попросила Гелиэр, присаживаясь рядом. – Аяна, я же не отягощу свою совесть тем, что побуду здесь с тобой и не буду поститься? Тут очень одиноко...
Аяна придвинулась к ней поближе и обняла за плечи. Гелиэр немного дрожала, и вуаль над её лицом колебалась.
– Однажды маленький мальчик потерялся в лесу, – сказала она, поднимая вуаль, закрепляя её под одной из шпилек и заглядывая в голубые-голубые глаза в обрамлении чёрных густых ресниц. – Он пошёл туда без мамы, и ничего удивительного, что он заблудился...
Минуты текли, огибая гнутые ножки мебели, выложенные перламутровыми пластинами, пересчитывая полоски на дорогой узорчатой древесине, сплетаясь в мимолётные вихри времени над сучками, похожими на глаза, сливались, как капли сливаются в небольшую лужицу, и падали, разбиваясь, на пол, как падает накопившаяся вода со сползшей кожаной крыши недостроенного убежища в долине Рогатого духа, обдавая сидящих там оглушительно холодными брызгами. Сказания сплетались в причудливую сеть, отгораживая рассудок от яви, явь от сна, бытие от пустоты, и перемешивая всё в тягучей тишине, нарушаемой лишь их голосами.
– Ваши сказания странные.
– Все сказания странные.
– Аяна, сколько ещё мне тут ждать?
Аяна встала, разминая затёкшие ноги. Как Конда умудрялся так долго сидеть со скрещенными ногами? Удивительно.
Она выглянула в окно. Судя по солнцу, до заката было еще несколько часов.
– Новости не очень. Сейчас где-то половина пятого. Ты хочешь ещё есть?
Гелиэр наклонилась к её уху и шепнула, и Аяна встала.
– Там же ночной горшок. Я выйду вон туда, – улыбнулась она. – Точно не хочешь ничего?
– Нет. Аяна, я правда должна была сидеть тут одна все эти часы? Я не представляла, как это долго.
– Ты хотя бы не в темноте, и у тебя есть еда, – сказала Аяна, и тут же пожалела об этом, потому что внутри всё скрутило дикой, неукротимой болью. Гамте! В чём он провинился? За что его пытали голодом и одиночеством?!
– Позовёшь горничную?
Дестрикта ушла, подмигнув Аяне, и они с Гелиэр снова остались вдвоём.
– Слушай, тебе надо поговорить с Миратом об этом... Этом заключении. Если ты будешь тут постоянно сидеть, твоя кожа станет серой. Он не должен запрещать тебе гулять в парке крейта и у дома.
– Серой?
– Да. Сероватой, как лежалая бумага. Иногда бумага желтеет, а иногда становится такого серого цвета.
Аяна вспомнила, как Конда вышел с ней на крыльцо после долгого сидения в зимних комнатах, неловко управившись с костылями на лестнице, и стоял, прислонившись к двери. Она трогала ладонями его щетину, а он возмутился, но глаза были тёплыми, как тёмный падевый мёд, и улыбались.
– Понятно. Я не хочу серую кожу. Я попрошу его.
Минуты капали, как вода из странных фонтанов в мозаичной стене парка у дома Пай Пулата, и оставались на полу, стекаясь в лужицы печали.
– Госпожа, разреши зайти!
– Входи, – заинтересованно выглянула Гелиэр в проём двери.
– Я Юталла, – сказала девушка, ставя на столик с подноса графин со стеклянной пробкой, кувшин с водой и стаканы. – Я твоя горничная, госпожа Гелиэр. Буду рада распоряжениям.
Аяна подошла на несколько шагов поближе к девушке, разглядывая её миловидное лицо и рыжеватые волосы, убранные в тугой пучок на затылке. Синее форменное платье ловко сидело на ней, а улыбка была доброжелательной.
– Я капойо Аяна, – сказала она. – Юталла, что там внизу? Скоро кир придёт?
– Потерпи, – улыбнулась девушка. – Видишь, уже вино прислали. Я заберу поднос. Капойо, тебе придётся уйти. Сюда поднимется вся семья. Ты сможешь подсмотреть с лесенки или из гардеробной.
– Сейчас уйти? – отчаянно оглянулась Аяна на Гелиэр, которая начала немного дрожать.
– Нет. Чуть позже. Я предупрежу. Госпожа желает ещё что-то?
– Каприфоль, пожалуйста, – сказала Аяна. – Стакан. Это не нарушит пост. Гели, хочешь чего-нибудь?
Гелиэр с ужасом покачала головой, и Юталла вежливо присела и вышла.
– Гели, успокойся немного, – сказала Аяна, глядя, как кирья кружит по комнате, прикладывая руки к щекам. – Ты была такая тихая.
– Я... Я не понимала. Это было как будто не со мной. Аяна!..
Она ходила и ходила туда-сюда, покрываясь тревожными пылающими пятнами. Аяна стояла, сжав виски и заражаясь её волнением, потом сделала шаг, второй, но усилием воли остановила свои непослушные ноги. Опять ходить по комнате... Нет.
– Так, – сказала она. – Гели, остановись. Всё хорошо, всё хорошо, слышишь?
– Не хорошо. У меня... у меня опять это! – воскликнула Гелиэр, трясущимися руками показывая на шею.
Она склонилась к зеркалу у столика и выпрямилась, закрывая ладонями шею.
– Он зайдёт и подумает, что я больна, и скажет, что не хочет жениться! – воскликнула она. – Он откажется!
– Он не откажется, – твёрдо сказала Аяна, подходя к двери и забирая стакан каприфоли у Юталлы. – Юталла, там скоро?
Юталла покачала головой.
– Пока нет. Кирио отмечают, они пьют вино. Ещё полчасика потерпите.
– Слышишь? Гели, слышишь? Пей каприфоль и успокаивайся, – сказала она, закрывая дверь и протягивая Гелиэр стакан. – Ещё полчаса. У тебя есть время. Пятна пройдут, придёт Мират и скажет, что женится, и всё будет хорошо.
– А что дальше? – прошептала Гелиэр, поднимая глаза на Аяну. – Что будет дальше?
Аяна тоже задрожала. Она смотрела в глаза Гелиэр, окунаясь в голубой ужас непонимания, плещущийся там, и стояла, замерев, а пальцы начинали леденеть. Она могла бы рассказать многое, но... но не могла.
6. Четыре преступления
– Так, – сказала она, резко разворачиваясь к графину. – Сейчас.
Она схватила один из стаканов. Им всё равно не потребуется столько посуды. Мират войдёт в своём ослепительно белом костюме, как вихрь морозного воздуха из двери, открытой наружу, в зимний вечер, поставит поднос на вон тот столик и скажет какие-то слова, которые будут неважны, потому что он будет смотреть лишь на Гелиэр и видеть лишь её. А потом дверь за ним закроется, он шагнёт к жене, протягивая руки, и осторожно коснётся её, будто боясь потревожить видение, ставшее явью.
Аяна резко плеснула в стакан вина и в один глоток выпила его. Руки продолжали дрожать, она нагнулась поставить стакан под столик. Пусть его найдут завтра, когда всем будет не до этого.
– Гели, тебе не нужно бояться, – сказала она, зажмурившись и вспоминая, как Конда обхватывал горячими пальцами её запястья, бережно и осторожно. – Это не страшно. Ты...
– Капойо, мне надо поговорить с тобой. А ну, иди сюда.
Горячие пальцы сомкнулись на её запястье, и ахнувшая Гелиэр осталась по другую сторону двери.
Он стиснул её, почти раздавив, обволакивая своим лишающим рассудка запахом, разжигая пламя, что она пыталась только что погасить, запустил пальцы в волосы, и один из гребней выпал в густой сливовый ворс ковра.
– Конда... откуда ты...
Он схватил её за руку. Аяна в последний момент, мало что соображая, метнулась подхватить гребень и поспешила за ним по мягкому ковру, мимо росписи стен, мимо общей комнаты, в двери мужской половины, не видя ничего, кроме его тёмного затылка и смуглых пальцев, сомкнутых на её руке, догоняя, стискивая второй рукой его кисть.
– Нас же...
– Тише, – сказал он, разворачивая её и прижимая спиной к закрывшейся двери. – Все внизу. Они празднуют. Я не могу больше. Я сгораю. Иди ко мне.
– Там... – прошептала она, но Конда не дал ей договорить.
– Ты давно вернулся? – прошептала она, ёрзая на жёстком ковре. – Я так ждала тебя.
– Только что. Тебе неудобно?
– Тут жёстко.
– Пойдём. - Он поднялся и протянул ей руку.
Аяна встала, оправляя сорочку, и шагнула, но он вдруг легко подхватил её на руки и понёс от двери. Она замерла от восторга и рассмеялась. Конда широко улыбнулся, глядя ей в глаза.
– Это как на качелях, – сказала она. – Всё внутри замирает от радости.
Он опустил её на кровать и лёг рядом.
