Софи составила мне новый график и, по немногу, дело пошло на лад. В основном я оставила за собой отбор мастеров. Некоторых отправляла на дополнительное обучение, некоторые допускались до работы сразу же. Кого-то и вообще пришлось забраковать — зрение у швей садилось быстро, а беречь их никто не пытался. Я лишний раз похвалила себя за предусмотрительность — яркое освещение — наше все! Пусть это удорожит модели — они и так не будут дешевыми.
Утром я старалась не выходить из дома по делам, гуляла, немного рисовала. Если становилось плохо — всегда могла прилечь.
Госпожа Подорожская частенько рассказывала мне, сколько сплетен и разговоров ходит в столице о необыкновенном проекте императрицы. Ей уже даже пытались давать взятки! Немного подумав, я посетила часть магазинов, от которых шли предложения подобного рода. Выбрала два из них с отличным товаром. Именно у них, удвоив предлагаемую сумму, госпожа Подорожская и согласилась принять “откат”. На эти деньги, вовсе даже не малые, я смогла значительно удобнее расселить мастеров. Смирившись с моей прихотью, понимая, что мастеров, все же, стоит поберечь, Елена Дмитриевна, как мне кажется, стала больше ценить меня за такую изворотливость.
Слава Богу, к середине третьего месяца токсикоз и совсем пропал. Я чувствовала себя достаточно хорошо, и, если бы не ночная тоска — вернулась бы к прежнему ритму жизни.
Мне не хватало Михаила. Сильно. Я тосковала не столько по физическому теплу, сколько от невозможности поговорить с ним.
В какой-то мере утешением для меня стали визиты отца Даниила. Памятуя о том, что крестили меня как бы “авансом”, я сама попросила Елену Дмитриевну найти мне духовного наставника. Мне кажется, после этого госпожа Подорожская стала несколько мягче относится ко мне.
Отец Даниил был в возрасте, но еще крепок телом, несколько сухощав и не слишком благостен. Как-то он обмолвился мне, что до принятия сана приходилось ему служить и после ранения он задумался, зачем живет на этом свете. Именно эти мысли привели его к Богу. Он рассказывал мне о смысле молитв и о жизнях святых, не стеснялся признаваться, если чего-то не знал сам, но в целом был очень образованным человекам по меркам этого времени. Более всего порицал лень и ложь, считая их первопричинами многих несчастий. Разговоры с ним были отдушиной для меня.
Однажды я робко завела речь о том, что меня ужасает рабство крестьян. Отец Даниил сказал:
— Не суди, дочь моя, со злом. Это одно из испытаний, Господом посланное. И спросит он строже не с раба, а с господина! Будь милосердна к рабам и чиста сердцем, а за тобой и другие смягчаться. Не все в нашей воле, не все…
Нельзя сказать, чтобы это примирило меня с крепостничеством, но по сути отец Даниил сказал мне то, что я и сама думала: “Не можешь изменить ситуацию — измени свое отношение к ней! Не приходи в ужас, а старайся исправить, что возможно!”
Большим благом и радостью стала записка от Миши, которую мне передали из дворца — муж нашел возможность послать к государыне курьера. Похоже, что писал он очень наспех, но этот чуть смятый клочек серой бумаги, даже без конверта, просто прилитый воском, принес мне столько счастья, сколько я не испытывала уже давно. Главное, что Миша был жив!
Прошло уже более трех месяцев от момента, когда я попрощалась с мужем. Он писал, что задерживается по служебной надобности и более о службе не было никаких подробностей. Зато писал что здоров, скучает обо мне, что ему не хватает наших разговоров обо всем на свете, и что душа его тоскует о доме и встрече.
Этот клок бумаги я носила с собой постоянно. Глупый символизм, я понимала это, но мне дорого было даже то, что Миша просто держал его в руках.
Живот чуть увеличился и я полностью отказалась от платьев с корсетами. По моим эскизам сшили несколько элегантных туалетов с лентами или поясками под грудью — рисковать ребенком я не собиралась, наплевав на моду и приличия.
Если считать от конца февраля месяца, то малыша я ждала к началу декабря. Готовили приданое, за шитьем которого я наблюдала неусыпно. Сразу же запретив такую дурь, как свивальники. Все эти россказни о том, что малыша нужно туго пеленать, чтобы ножки не были кривые, я просто запретила своей графской волей. Мысль о том, чтобы пригласить кормилицу и до трех лет не давать ребенку ходить самому меня так же не прельщала. Если будет молоко — выкормлю сама.
К середине лета все туалеты и обувь государыни производили в еще не открывшемся доме моды. Само открытие было приурочено к концу ноября — дню тезоименитства.
Мне при крещении дали имя Мария в честь Пресвятой Девы Марии и мои именины были в первых числах ноября, хотя, вообще-то, Марий в православном календаре было более сорока, но я своей покровительницей выбрала именно деву Марию. Однако отмечать именины без мужа отказалась наотрез, как ни настаивала Софи.
Двадцать четвертого ноября, в день святой мученицы Екатерины, традиционно праздновался день тезоименитства императрицы. Именины — это не день рождения. Родилась государыня весной, кажется в конце мая, но в России дни рождения не отмечали вовсе. Зато всегда торжественно отмечали день той святой, в честь которой выбрано имя. Потому и ожидались большие празднества, парад и торжественный обед, который сопроводят салютом.
Я, по причине беременности, разумеется не могла получить приглашение на обед, но, признаться, не слишком расстроилась. Мне уже не хотелось ни суматохи, не скопища людей. Я все еще продолжала надеяться, что муж поспеет к моим родам — страшно было остаться одной.
Да и случись что не так, кто позаботится о малыше?! Я гнала от себя черные мысли, но не всегда это получалось. За лето я получила от него еще две записки, но с приходом осенних дождей настроение мое совсем упало.
В день своих именин я все же получила поздравления от прислуги, небольшой сувенир от Софи — прелестный кружевной веер и даже записку с поздравлением от императрицы и очаровательную золотую табакерку в подарок. Последние месяцы мы с ней не виделись совсем, не пристало беременной женщине таскаться во дворец. Но я знала, что государыня живо интересуется делами нашего модного дома, что она очень довольна новым туалетом, сшитым ей для именин и что она регулярно требует доклады от госпожи Подорожской.
Утро у меня не задалось, настроение было совсем уж плачевным, никакие поздравления и сувениры не радовали. Последнее время испортился аппетит, так что на завтрак я выпила под ворчание Софи и Маши только стакан молока — больше ничего не хотелось.
К обеду я даже отказалась было выходить, но услышала какой-то странный шум во дворе. Сложно сказать, почему так сильно заколотилось сердце, но я, практически оттолкнув Софи, уговаривающую меня спустится в столовую, кинулась к окну и увидела незнакомых людей, военных и человека на телеге укрытого почти с головой кожами.
Никаких мыслей у меня не было вообще — я просто пулей слетела по лестнице, не обращая внимания на крики спешащих за мной Маши и Софи, оттолкнула лакея и выбежала под слабый дождь.
Во дворе, как мне показалось, все просто замерло. Мимо застывших солдат на вороных жеребцах, мимо согнувшегося в поклоне человека, совершенно не понимая, кто эти люди, я подошла к Мише и робко дотронулась до странно осунувшегося лица. Не стоит спрашивать, как я его узнала через залитое дождем стекло — просто почувствовала, что это он. Михаил открыл ввалившиеся глаза и тихо сказал:
— Какая ты красивая, любовь моя.
Я плакала и целовала его руки, а он только слабо ворочался в этой ужасной телеге и приговаривал:
— Не плачь, моя радость, не плачь! Все уже позади.
Боль скрутила меня резко и быстро… Так неожиданно, что я вскрикнула… Михаил попытался сесть, но меня уже подхватили под руки подбежавшая Софи и слуги. По ногам потекло — у меня начинались роды.
Глава 75
То, чего я ждала больше всего в своей прошлой жизни, и вынашивала много недель вместе со своими мечтами, готово было осуществиться. Жизнь – странная штука, странная и в то же время удивительная. Бог каким-то совершенно непонятным образом сделал мне подарок – еще один шанс, и я с бешенным ажиотажем бросилась взять от этого шанса все.
