– Мадлен… Мари, прошу, дыши, спокойно и глубоко, – шептала Софи, взявшаяся словно из-под земли, когда меня с перерывами поднимали по лестнице. Меня сейчас беспокоило совсем другое – перед глазами стояло лицо Миши и тот факт, что он даже не сел в телеге, он не мог даже встать.
– Что с Мишей? Что с мом мужем? Софи, скажите мне, что с ним? Он ведь не здоров! – выкрикивала я в те моменты, когда следовало дышать и шагать в спальню. Анна, благодаря своему этому стержню, который позволял ей руководить всем в доме, но в то же время, умело угождать хозяевам, просто уверенно шептала мне:
– Графиня, сейчас вы должны думать о ребенке, ваш муж не совсем здоров, но он жив, и он поправится, а вот то, что вы можете натворить с собой… Он вам не простит.
Я на секунду остановилась и поняла, что она говорит чистую правду – я ждала этого две жизни, и я не глупая девчонка, чтобы впадать в истерику.
– Анна, отправьте кого-то к её Величеству, скажите, что Михаил не поехал в лазарет, что он дома, что ему нужен врач! – твердо ответила я, и Анна улыбнулась – она поняла, что мыслю я, наконец, здраво.
– Уже отправили, Мария Андреевна, и должны приехать сам Роджерсон именно для вас, а к Михаилу лучше звать Кельхина, – ответила Анна. – Он отличный хирург, а Михаилу он сейчас надобнее, нежели обычный лекарь.
– Как вы скоро, – ответила я. Мы дошли до кровати, и Маша умело уложила меня успев расстегнуть пуговицы на платье.
– Подорожская на днях велела передать, что государыня следит за Марией Андреевной, и, если что, сразу слать человека прямо к ней, говорить, мол, доктор нужен для графини Апраксиной.
– Смотрите, я уже в постели, схватки не частые, я дышу… Прошу, Анна, посмотрите, что с Мишей, пусть его внизу в кабинете разместят, протопят хорошенько, и я вас молю – прокипятите простыни, штук пять, чтобы и мне и ему. Доктор потом не пустит к нему, но вы можете настоять, чтобы они использовали только прокипяченное, или спиртом протертое? – тараторила я, боясь, что вот-вот снова скрутит, и тогда я уже ни слова не смогу сказать.
– Не пустят меня туда, графиня, – разочарованно ответила Анна – она не хотела меня обижать, да и, скорее всего, не видела нужды в том, чтобы давать советы докторам, что лечат саму Императрицу.
– Степан его уже с мужиками занесли, кабинет протопили, и кровать в кабинете установили, матушка, – вставила Маша. – Стол-т прямо у стены теперь, места навалом, граф велел чтоб стол тоже был, мол, у его руку надо глядеть, а на столе дохтуру сподручней будет, а то рука-т и вовсе может обездвиженной оста́тьси, а как стрелять –тот? –успевала молотить языком Маша, пока её не одернула Анна:
– Чего ты мелешь, темная ты баба! – открыто шикнула на нее и подвинула к двери.
– Нет, не выгоняйте её, прошу вас, Маша, расскажи, что с ним? – громко приказала я, и обе женщины обернулись и замолчали. Софи была напугана, но продолжала меня укладывать, поменяла сорочку, отправила девушку с кухни кипятить воду и несколько полотенец и простыней.
– Дык рука у него, ранение, и жилы, вроде как порезаны, так мужики, что несли-т его, молвят, что больше после этого ни на какую войну наш граф не годен, а то, что слаб да худ, это наживное. Дорога-т долгая была, холода такие, он и сам сказал, мол, если бы сразу хорошего дохтура, то все бы как раньше осталось, а чича́с ужо поздно, гла́вно, чтоб рука работала, – протараторила Маша и испуганно уставилась на Анну –она просто не понимала, отчего жене про родного мужа правду не знать, а то, что рожает, так это дело бабское, и не такое важное, как здоровье мужика.
Я даже улыбнулась этой сцене, где Анна, выполняющая роль амбразуры, но в то же время деликатная и тонкая, терпит нахрапистую и прямую, как пулемет, Машу.
– Значит, здоровью его ничего не угрожает? Жизни его ничего не угрожает?
– Да, матушка, ходить будет, пальцами маленько шевелит, значит и ребеночка сможет носить на руках, а ты его, матушка, теперь роди давай, да не думай плохого, а то рябой выродится, – продолжала сыпать перлы Маша, а я почувствовала, как с очередной схваткой ослабла та струна страха за Мишу, что стягивала горло.
Схватки никак не учащались – я уже сама считала секунды, правильно размеряя каждую, не веря стрелке часов, но даже Анна уже поняла – время между ними не становится меньше. За каждым стуком внизу я ждала прибытия доктора, но потом вспоминала, что сделать мне могут максимум – кровопускание, я молила Бога о том, чтобы я смогла все сделать сама. Я так много читала об этом раньше, я смотрела столько роликов с родами, столько рассказов подруг с завистью пережила. Да и бабы рожали сами, а тело Мадлен молодое и сильное. Я не ела вредной пищи, двигалась, все должно быть хорошо!
Машу отправила узнать как там Михаил, и она вернулась минут через десять, мне же показалось, что прошла вечность.
– Дохтур тама, грит, вон пшла, а я так и сказала, мол мне барыня не велела уходить пока не узнаю, как здоровье её мужа – барина нашего – графа Апраксина Михаила, мол, мы все молимси за его здравие, а графиня ему наследника нонеча рожает. Тогда он отмяк, вроде, да сказал, что спит граф, руку он ему подправил, но теперь он стаским сделается, и никакой больше кавказы, и никакой больше войны, мол. – разом выдохнула Маша, чем снова рассмешила меня.
Как я поняла, сухожилия вязать они не умеют, а значит, если оно порвано полностью, рука будет сохнуть, её надо беречь. Без сухожилия мышца начнет атрофироваться, и никак это не остановить. Пальцы двигаются, и то хорошо, но боялась я вот чего – Миша до мозга костей вояка, и кроме прочего, не сильно жаловал тех, кто «пасется» при дворе, а теперь и ему придется. Да еще и вмиг стать не доблестным Апраксиным, а мужем модистки.
Мысли мои прервал мужчина, что без стука вошел в дверь. Девки занесли его два чемоданчика и тут же выбежали, шепнув Анне, что вода кипит, простыни и полотенца пропарили, как велено было.
Мужчина был высоким, чуть полноватым, с залысиной выше лба, смешной седоватой косичкой, что росла, казалось, на островке, поскольку волосы на его голове имелись виде шапочки – на затылке. Нос картошкой, полные губы, внимательные карие глаза. Этот персонаж меньше всего был похож на доктора, а особенно трудно было представить его рядом с Екатериной.
– Мадам Мари, я лейб-медик её Величества, и нужен вас смотреть, – путался в словах он, но голос располагал.
– Смотрите, доктор… – я забыла его имя, и он моментально понял почему я замолчала.
– Роджерсон, мадам Мари, и как часто у вас схватки, и когда начались?
– Схватки каждые десять минут, но так продолжается уже три часа…
– Простите, был за городом, меня с трудом нашли, – поклонился он, но я поняла, что чувства вины по этому поводу он не испытывает.
– Так вот, воды отошли в обед, а сейчас уже почти семь вечера, доктор. Мне кажется, они должны уже быть чаще, – наблюдая за его реакцией, продолжила я.
– Нет, это не страшно, у каждый малыш свой желание родиться быстро или не очень, – засмеялся он, закатывая рукава рубашки. Девушки принесли тазы с водой, два чайника с кипятком, мыло, прямо как чувствовали, что именно сейчас и нужно. Анна знала свое дело!
– Хорошо, давайте вы посмотрите меня и скажете что делать, – успокаивала сама себя я, вспоминая, что нужно ходить – давление плода может ускорить схватки.
– Некоторый дети рождаются несколько дней, – продолжил доктор, тщательно вытирая руки. Потом он так же медленно повязал фартук, и, наконец, похоже, сам испытывая некое неудобство, присел возле моих ног, и начал ощупывать живот.
– Моя бабушка говорила, что солнце над головой роженицы не должно вставать больше одного раза! – смело заявила я.
– Ваш бабушка не совсем так, голубушка, – снова, комкая слова, засмеялся доктор, теперь уже так жестко проминая живот, что я забыла о боли от схваток. – Ножки где надо, голова тоже, так как надо, и значит, скоро вы родите ваш сын.
– От чего же вы уверены, что сын?
– От того, что нельзя с дочка быть такой ровный черты лица, мадам, только с сын! – уверенно заявил врач, помыл руки, и, судя по тому, что он начал снимать фартук, работу он свою закончил.
