Заглянула внутрь, на миг остановившись на пороге. Сения, бледная, словно сплетенная из березовых веток, лежала, отвернувшись к стене, вся облепленная влажным тонким покрывалом. И не дышала как будто. Даже сквозь тканину проступали ее ребра. Волнистые медные пряди, выбившиеся из ослабших растрепанных кос прилипли к блестящей шее. Меньшица все ж шевельнулась. Глянула на Грозу с легким неодобрением наперсница ее ближняя — Варьяна.
Сения оглянулась через плечо и вдруг дернулась, будто ее ударили.
— Как ты?.. — начала было Гроза.
— Не подходи! — меньшица рукой на нее махнула так резко, как могла. — Не подходи! Стражу кликну.
— Да ты что? — попыталась вразумить подопечную Варьяна. — Это ж Гроза.
— Она меня опоила. Она мне зла желала, — глухо забормотала Сения, вновь отвернувшись. — Знаю я. Только вернулась — и сразу…
Гроза отшатнулась обратно к двери.
— Да когда же я тебе зло творила? — воскликнула слишком громко в спертой тишине хоромины. Звук ее голоса толкнулся вперед и словно бы увяз в густой духоте.
— Уходи. И не хочу тебя видеть больше. Я радостью своей с тобой поделилась…
Гроза развернулась и вышла прочь, не дослушав ее полубезумные причитания. Надо же, сходила проведать — как будто в лохань с помоями окунулась! Не помня себя, скатилась по лестнице и едва в руки князя не попала, вслед за которым шла Драгица — провожая его и присматривая. Раз уж пожелал он прийти, навестить жену. Крепкие ладони тут же сдавили плечи. Гроза голову опустила, дернулась из них — будто обожглась. Стыдно и горько так, точно в этот самый миг, как князь едва коснулся ее, уже подтвердились обвинения Сении. Только тем, что смотрит на нее Владивой встревоженно и вопросительно.
— Что случилось, Гроза? — шепнул он, склоняясь к ее лицу.
Она только головой помотала и вырвалась все ж. Протиснулась мимо него и даже на Драгицу не взглянула. Пришлось в свою горницу возвращаться — а выходить из нее совсем расхотелось. И словно бы весь терем услышал, что сказала ей Сения: видно, Варьяна разболтала — потому как поползли, словно смрадный болотный туман, повсюду слухи, которые, кажется, и пытались женщины от князя скрыть, да не очень-то. Ненароком все ж дойдут. Говорили, что никак Гроза решила от меньшицыного ребенка избавиться. А то и от нее самой. Не зря ведь вернулась в Волоцк вместе с Владивоем, а тот и скрывать не хотел уж, что на дочь воеводы своего смотрит вовсе не по-отечески. Беляну, вишь, не привез, а Грозу — едва не как княжну под собственным своим приглядом. И мало их интересовало то, что сама она никак заботы княжеской не хотела. И не знала уже, куда деться от чувства тяжкого, что и впрямь как-то виновата в случившемся с Сенией, хоть понимала, что нет.
Не хотелось из покоев выходить и на глаза людям показываться — неизменно недобрые взгляды ее встречали повсюду, где она ни появлялась.
Потому Гроза невольно все за Владивоя цеплялась мыслями и взором — при каждой встрече. Один он, кажется, ее поддерживал безмолвно, один он не осуждал. Сения помалу все ж шла на поправку, перестала терзаться до смерти, начала и заботу женскую принимать. А там, как оправилась малость, вдруг пришло веление князя явиться к капищу Макоши, Лады да Мораны, что стояло недалеко за стенами Волоцка. Созвал и видных гостей, что как раз через город путь держали в соседние княжества: видоки ему были нужны.
Грозе тоже пришлось идти: Драгица строго наказала не увиливать.
— Хоть воздуха глотнешь свежего. А то и сама скоро, как Сения, захвораешь, — проворчала.
Дождь накрапывал нынче. Мелкий, тоскливый. Небо все заволокло хмарью непроглядной, кудлатой, что протягивала нити свои к макушкам идолов, стелилась над пышными, словно встрепанные ведьмины космы, кронами сосен. Оттого казались все, кто собрался вокруг, словно прибитыми, оплывшими. Одежда в темных пятнах, что становились только глубже, облепленные волосами головы, бороды мужчин в мелких каплях мороси, подолы, бурые от уже вздыбленной грязи. Прохлада колючая по открытым рукам и душная горечь в горле — Гроза то и дело сглатывала ее, да не могла никак избавиться.
Все ждали князя. Говорили уже, что он тут, да пока со жрицами о чем-то в стороне от святилища говорит. Уж о чем, то, может, скоро всем известно станет. И принес он с собой щедрые требы — а значит, быть какому-то обряду.
Гроза то и дело обводила взглядом толпу: много народа собралось, будто важное что-то и впрямь нынче должно свершиться. Пришла и Ведара: уж ее, как старшей жрице Макоши, тут самое место. Она, окутанная зыбкой дымкой ненастного дня, как будто походила на вырезанную в дереве богиню. А больше ни на ком не задерживалось внимание — ни одно лицо не было Грозе хоть сколько-нибудь близко, хоть и прожила она в детинце несколько зим. А все как-то по верхам получилось. Из-за того, верно, что побаивались ее всегда. Мужчины сторонились, хоть и находились смельчаки. А женщины недолюбливали.
И вдруг выдернулся знакомый облик из мешанины других. Гроза вздрогнула даже, будто земля под ней качнулась. Будто спала и вдруг почувствовала, что падает. Она шагнула назад, прячась за спинами, обошла полукруг людской, пока все были заняты толками да догадками и особо по сторонам не смотрели. И хотелось волосы, распушившиеся от влаги, пригладить, оправить сырую поневу — да хоть как-то прихорошиться: от волнения душного и радостного тоже.
Вот и широкая спина, укрытая бледно-синей рубахой, и шея сильная с волнами влажных волос на ней.
— Измир! — схватила Гроза того молодого мужа за локоть — и он обернулся, опуская на нее недоуменный взгляд.
Нет, другой. Другой совсем, кто-то из посадских — как она могла ошибиться? Видно, дождяная пелена спутала. Гроза, извинившись, отпустила слегка растерявшегося парня и едва не бегом на место свое вернулась — и тут же вцепился в нее когтистый взор Владивоя, который уже вышел к середке святилища в окружении жриц — оцарапал по плечам и открытой шее, впился в губы, которые Гроза кусала от досады. И жуткое чувство наполняло ее: словно бы подступающего безумия. Странно: всегда она думала, что для мужчин опасна, что они могут плениться чарами, над которыми она и сама власти порой не имеет. А тут вдруг на их стороне себя почувствовала. Мерещится ей Рарог. Увидеть его хочется — а после встречи с матерью особенно. Потому что надежду она вдруг зародила, что с ним станется все по-другому.
Люди притихли, как Владивой обвел взором толпу. Затаили дыхание в ожидании того, что он скажет.
— Здравы будьте, — грянул его голос, взрезав, словно масло, вязкую хлябь. — Я попросил вас прийти сюда не случайно. Я хочу просить совета и одобрения жриц Лады и Матерей.
— Что ты хочешь, чтобы мы одобрили? — обратилась к нему Ведара.
И в стылом ее взгляде словно бы мелькнула опаска. Знать, не ждала она от мужа ничего доброго.
— Хочу, чтобы вы спросили у богинь воли разорвать наши с Сенией узы. А все, кто собрался здесь, стали тому видоками, — князь помолчал, ощупывая пристальным взглядом лица людей вокруг себя. — Мне дорога моя жена. Но никто не станет спорить. И даже боги не станут, что не может она быть мне полноценной супругой. Какой год не может понести ребенка. Сама мучается и меня пустыми надеждами мает. Значит, нет на то благословения Лады, чтобы родила она мне еще наследников. Стало быть, не стоит мне ее в супружестве неволить. И ей — меня.
Жрицы закивали медленно, слушая речь князя. Не было на их лицах удивления — верно, о намерениях своих он предупредил женщин наперво. Гроза переводила взгляд с одной на другую — и все поверить не могла тому, что слышит.
— Хочешь сказать, князь, что оставишь Сению в тот миг, когда ей забота твоя нужна? — с ощутимым укором вопросила Ведара. И губы ее сжались в тонкую злую линию.
— Она может оставаться в детинце столько, сколько пожелает. Сколько нужно будет, чтобы совсем оправиться после несчастья. А там я держать ее силой не стану. Может, вернуться в отчий дом для нее будет лучше. Может, жрицей стать — и так снискать благословение. Судьбу свою она вольна будет сама решить.
