Гроза просто встала и прочь пошла, так и не доев свою кашу. Та будто комком в нутре слежалась, тяжестью обратилась неимоверной. И впрямь, скорей бы уж Домаслав приехал — хоть какая-то определенность и поддержка, пусть и не желала она той. Может, теперь удастся его образумить.
Но прошел еще день. А за ним еще. По детинцу поползли нехорошие слухи, что жених-де по пути и передумал. Могли люди ближние на дневании подле какой веси много наболтать, как было уже с Уннаром. Мог и сам он, остыв, обдумать все лучше, а там решить, что хлопоты такие и опасность ему все ж не нужны.
Озаботился тем и Владивой — отправил навстречу Домаславу кметей, чтобы встретили и в трудностях каких помогли, если такие случились в дороге.
Гриди выехали на рассвете. Среди них — десятник Твердята, который путь в ту сторону уж знал так хорошо, как дом свой иные не знают. Не было от них вестей еще три дня, в детинце уже чего только ни болтали — Гроза и слушать не хотела. И выходить из горницы тоже. Сплетни то стихали, когда князь сам — Драгица говорила — приказывал молчать или будет наказывать самых рьяных болтух. Но после помалу начинали нарастать вновь.
Множились лодьи на пристани Волоцка — и забот у князя только прибавлялось. Видно, дошли все ж до купцов благие вести, что нынче по Волани снова можно безопасно ходить: есть у Владивоя в подручных дружина, хоть и необычная, но вполне надежная, которая уже не раз проявила себя отвагой и жестокостью к нахальным русинам. Нынче вспоминали Рарога часто: то и дело звучало его имя из уст кметей, которые тоже что-то да вызнавали из разговоров Владивоя с купцами. Судачили, что видели его то тут, то там: он теперь мало скрывается, все ж на службе княжеской, а не в находничьей вольнице.
А Грозе от разговоров этих только хуже становилось. Случалось так, что Драгица заставляла ее хоть что-то съесть, напоминала и злилась даже. А та, словно обезумевшая, взялась за приданое, хоть и не сдалось оно ей вовек. To рушники вышивала, то садилась ткать — и так с утра и до ночи, пока что-то можно было разглядеть. Странно для нее это было самой, да хоть чем-то мысли нерадостные унять. И жар этот в груди, что разрастался каждый раз, как слышала она имя находника. Словно сделалось что-то с ней вдруг, треснула преграда, за которой она так долго сердце свое держала. А теперь вот ожило оно в полную силу и колотилось, колотилось жадно — того и гляди, оборвется.
Кмети все же вернулись — и стало их как будто больше на одного. Оказалось, что прибыл с ними кто-то из дружек Домаслава, а вот почему и где сам он, никто говорить не торопился. Гроза не стала дожидаться, как доберутся до нее обрывки разговоров мужей или князь соизволит передать ей вести. Она поймала Твердяту еще на пути в общину, оттащила чуть в сторону, чтобы с дорожки они в глаза никому не бросались. Благо день был нынче ясным? а тени от лип — густыми.
— Говори, где Домаслав? Что случилось? Передумал? — она и загрудки Твердяту ухватила, едва лбом не тычась в его чернявую бороду.
Тот ее от себя оторвать хотел, да не тут-то было. Скорее рубаху попротит.
— Погиб Домаслав, — уронил он глухо. — Нам навстречу только парень встретился из его приятелей, что с ним на сватовство ехали. Он к князю добирался с недобрыми вестями, и с нами сюда прибыл. Рассказал, что напали на их стан между весями ночью. не так уж далеко от Ждимирича. Ограбили сильно. Кого ранили, а вот Домаслава убили и еще одного парня.
— Русины? — спросила Гроза, а в следующий миг покачнулась вдруг, как повело ее куда-то в сторону. Пальцы ослабели, выпустили смятую ткань. И тут уж пришлось Твердяте ее ловить.
— Не знаем пока. Послушаем, что расскажет Гореня. А ему, верно, есть, что сказать, иначе он не поехал бы в Волоцк, — десятник замялся на миг. Легонько пожал локоть Грозы, пытаясь приободрить. — Может, сыщутся еще те, кто напал на них. Князь приказ даст — и найдем. Мне идти нужно.
Он обошел Грозу и дальше к общине направился. А она еще долго стояла, пытаясь осознать то страшное, что случилось вдруг. И, кажется, не ее в том вина, а все равно сожаление горькое и душное, точно полынь, вспыхнуло в горле комком, от которого сами собой слезы на глаза выступали. И не верилось — в то, что продолжало твориться вокруг, будто Гроза и впрямь тянула за собой тонкую, туго натянутую нить, которая, словно остро наточенная коса, срезала колосья чужих жизней. И подумать бы о том, что теперь с ней будет, а как-то не думалось. Вот он, был Домаслав жив, гладил ее пальцы и держал за руку на прощание — и как поверить теперь, что мертв? Что нет его больше, и остались теперь от сильного молодого парня всего лишь несколько пригоршней пепла.
Гроза медленно опустилась в траву прямо в зарослях бузины, что раскинула кудрявые ветви вдоль тропинки между лип. Сил вдруг не осталось даже для того, чтобы в покои вернуться. Словно в насмешку безмятежность такая кругом стояла. Замерла в янтаре лучей Ока, что падали с чистого, как тонкий срез крашеного стекла, широкими, шитыми золотом лентами. Парило слегка от земли: еще вчера дождь шел. Кутала Мать легкой теплой влагой, словно покрывалом шерстяным — верно, успокоить хотела. Но все же пришлось вставать и спешно уходить, когда завершился разговор мужей в общине и они все друг за другом пошли по дорожке: кто обратно к терему, кто — к дружинным избам. Гроза, пригнувшись за кустами, проскочила к женским хоромам и поднялась к себе.
— Что все ж случилось? — встретила ее там Драгица.
Она и сама, видно, извелась вся.
— Домаслава убили, — только и ответила Гроза.
Наставница ладонь к губам вскинула, проводила ее взглядом, как шла она до лавки. Гроза опустилась на постель, забралась с ногами, скинув черевики — и не шевелиться бы больше никогда. Потому что идти ей некуда — нет тех дорог, что привели бы к жизни обычной, такой, какая у других случается. Кому скучно может показаться: ничего особенного, так тысячи живут. А хотелось оказаться среди них. И больше ничего: пустота внутри. И огонек настырный жжет сердце — тоска страшная по Рарогу, ставшая только острее от последних вестей. Его не хватает страшно, как части тела или огромного куска души, вместо которого сейчас сквозит пронизанный горячим песком ветер. На его лодью она готова, не думая, шагнуть. И чтобы появилось то место, где она его ждать будет — зная, что он вернется, не боясь того, что придется его оставить рано или поздно.
Казалось бы, снова замерло все в детинце в ожидании: теперь любой напасти ждать можно. Да мало времени прошло, до вечера только того же дня, как кмети вернулись, и ошарашило всех повеление князя: Рарога непременно сыскать и в Волоцк привести. Гроза не сразу в толк взяла, что такое случилось и зачем вдруг князю понадобился находник, встреч с которым он теперь старательно избегал, хоть от службы его не отказывался.
Скоро можно было бы ждать, как сам он пожелает хоть что-то Грозе объяснить. И видеться с ним не хотелось сильно, а все же она не могла в стороне остаться, в неведении снова маяться неведомо сколько дней. И женские пересуды слушать — противно. Начнут выдумывать то, чего нет. А кмети порой их ничуть не лучше, если сами толком ничего не знают.
Потому Гроза отправилась к Владивою: хотелось с глазу на глаз с ним поговорить, выведать как можно больше. Но в хоромах князя не оказалось. Пришлось к тому же выдержать косые взгляды всех мужей, что попались навстречу по пути туда. Рассказали ей, что Владивой выехал в посад, а уж зачем, то мало кому было известно. Гроза кинулась искать воеводу Вихрата — и, на счастье, хоть он оказался еще в детинце, не отбыл до дома, ведь день уже и к вечеру склонился.
— Чего носишься, Гроза? — встретил тот ее недалеко от дружинных изб — не слишком ласково. — На ежа села, что ли?
— Тут сядешь на ежа… — проворчала Гроза. — Расскажи, Вихрат, зачем князь приказал Рарога сыскать? Он что-то знает о том, кто напал на стан Любора? Поймать хочет? Русины все ж?
Воевода вскинул руку, останавливая поток ее вопросов, которые так и жгли горло.
