— Не рассказал еще тебе, видно никто, — отчего-то он посмурнел еще больше. — Парень этот… Как его бишь? Гореня. Рассказал, что незадолго до того, как на них напали, Домаслав с Рарогом встречался. Когда стояли они на ночевке в Большой Гати.
— И что ж с того? — нетерпеливо выпалила Гроза — и тут же язык прикусила, потому как негоже перебивать. Да ведь аж подпрыгивать хотелось от волнения и нетерпения узнать хоть что-то не только о том, что случилось в стане Домаслава, но и о Рароге тоже. Казалось, уж целую вечность не видела его. Так хоть послушать.
— Разговор был между ними долгий, — на удивление, спокойно продолжил Вихрат.
— Что они решали, никто из соратников Домаслава не знает — он не стал рассказывать. Но слышали, что и кричали они друг на друга. И выходил Рарог из избы разгневанный — а после возвращался. Наутро — рассказал — струг его ушел по реке. А Домаслав молчал всю дорогу до тех пор, пока не случилось худое. И еще Гореня заметил, что после того, как схлынули напавшие и унесли с собой добро, на гривне Домаслава не оказалось того перстня, что ты ему, как заручение сватовства отдавала. Он-то часто перед приятелями им хвалился: запомнили и заметили, как исчез.
— Думаете, Рарог больше вам расскажет?
Вихрат покачал головой.
— Мы думаем, что Рарог и напал. Ведь не просто ограбили стан: да и что там было слишком-то грабить. Домаслава убить хотели. Уж неведомо, о чем они говорили. Но ведь ссора между ними вышла.
Гроза замотала головой, отходя от воеводы. Тот попытался за руку ее удержать, но она вырвалась, уже не желая ничего слушать. Хватит. Наслушалась за те дни, что вернулась в Волоцк. Слова Вихрата все бились в голове, раскаляя ее помалу — и верить не хотелось. Она не верила. Но отчего-то заплетались ноги, цеплялась за подол трава в сырой тени лип, что росли у женского терема, тихо трогая ветвями его стены. Чем дольше шла, тем меньше видела перед собой: все расплывалось в тонкой пелене слез. Неведомо как она ввалилась в сумрачное тепло хором и, спотыкаясь едва не на каждом шагу, поднялась до своей горницы — единственного убежища с того дня, как вернулась.
Как узнать правду? Мог ли поступить так Рарог, к которому она все же прониклась доверием, на которого во многом хотела положиться и в ком видела, возможно, единственное свое спасение? Да разве же кто позволит увидеться с ним? Если приведут его в Волоцк под стражей… Если захотят его наказать за то, что еще не доказано вовсе? И сердце колотилось так, что не пережить, кажется, этот день — разорвется. Она повалилась на свою лавку, прижимая ладонь к груди, рвано и мелко вдыхая, пытаясь ворот расстегнуть — да только сустугой укололась, разодрав палец до крови. Как ни звала ее Драгица на вечерю сходить — она не согласилась. Видела, как челядинка принесла кувшин с водой — напилась бездумно, пытаясь унять жар, что растекался по горлу, словно не воздух, а кисель горячий. И, кажется, она думала все о чем-то, ворочала мысли, одна на другую похожие, муторные. Искать Рарога самой? Да разве лучше она с тем справится, чем кмети, которые уж почти целый день в пути? Снова бежать? От чего? Куда бы ни пошла она, то, что минуло уже, кажется, так и будет тянуться следом тяжелой цепью.
Дышать все труднее становилось. Гроза и на спину перевернулась, глядя в темный свод над головой. Словно стягивалось что-то в груди хрусткой коркой — и нарастала помалу боль тягучая, невыносимая — никак не унять. Крошился теплый летний вечер на одни только комья недобрых вестей. Терялось все за пылью этой. Гроза медленно обхватила пальцами рукоять ножа, вытянула его и провела почти бездумно по ладони — тонкая горячая полоска боли, прочертившаяся по коже, отрезвила слегка. Ослабила натянутую до звона нить горечи, что рассекала ее на куски. Еще один порез по другой руке — и разум вынырнул из мутного молока неверия. Рарога искать. Искать надо. Только бы придумать, как.
Гроза сжала кулаки, чувствуя, как теплая кровь струится сквозь пальцы, капая на белую простынь. И с каждой каплей словно бы уходил туман, что поглотил ее сегодня. И становилось немного легче.
Нежданно снова разошелся нынче дождь — повеяло пьянящей свежестью в разволоченное окно. И холодок этот живительный бежал по оголенной шее и слегка пробирался под ворот. Перестав лежать почти неподвижно на лавке, Гроза принялась по хоромине ходить, уже не обращая внимания на кровь, что застывала на ладонях.
Почти неслышно зашла в горницу Драгица — да так и ахнула, чем наконец вырвала Грозу из раздумий.
— Это что ж такое?! — подошла и за локти ее ухватила. — Ты что делаешь? Совсем безголовая. Что князь скажет?
— А не все равно? — Гроза вырвалась.
Но наставница все ж заставила ее присесть и взялась обмывать ладони да перевязывать узкими полосками ткани.
— Это ты зря думаешь, что ничего страшного. А он сейчас любому, кто о тебе слово лишнее недоброе скажет, едва не шею свернуть готов. А коли узнает, что ты до такого дошла…
Она закончила перевязь, сдернула испачканную простынь с лавки и, отнеся ее челядинкам, вернулась. Пока еще не собираясь спать, осталась в горнице Грозы, исподволь за ней наблюдая. Вскоре вернулся и князь с гридями — Гроза расслышала топот копыт и голоса мужские во дворе. Драгица тоже прислушалась, на миг оторвавшись от шитья. И не прошло много времени — видно, воевода о недавних расспросах Грозы Владивою рассказал — как он пришел сам. Только едва в дверь постучал — не то мало ли — и распахнул ее. Встал на пороге, вцепившись в Грозу взглядом тяжелым и пытливым, словно сразу увидеть хотел, не натворила ли она с собой каких глупостей. Чувствовал будто. Взглянул на ее перевязанные ладони, и губы его вмиг побелели.
— Выйди, Драгица, — велел.
И послушать той пришлось, хоть и заявился Владивой в женский терем не к жене, а девице, казалось бы, сторонней, уже даже не пытаясь затаиться, как раньше бывало. Наставница очи горе подняла, конечно, но повиновалась безропотно, как будто и сама ждала, что вот-вот правитель прийти должен. Она отложила рубаху длинную, еще пока не крашеную, которую шила, и покинула хоромину, напоследок бросив на Грозу упреждающий взгляд.
— Что ты сотворила с собой, Гроза? — сразу спросил Владивой, как закрылась за женщиной дверь. — Почему не ешь ничего?
Он так и цеплялся взглядом за ее руки — и между бровей его сердитая складка становилась все глубже.
— Не хочу нигде появляться. И есть не хочу. И тебя видеть, — она медленно сжала кулаки. — А это так. Поранилась.
Князь покивал задумчиво, но недоверчиво, проходя дальше. Постоял возле лавки, глядя на оставленное Драгицей шитье, отбросил его в сторону и рядом сел. Гроза отодвинулась сразу, даже не успев подумать о том, что может его обидеть. Обиды Владивоя давно уж не тревожили ее.
— Ты как будто даже серчаешь на меня за то, что я правды дознаться хочу, — заговорил вновь князь. — Домаслав ведь не простой парень был. И отец у него — старейшина сильный. Древней крови. И люд в Ждимириче его любил. Как можно его убийство вот так оставить? А Рарог на многое способен…
— Не способен! — оборвала его Гроза.
— А то как, думаешь, он во главе ватаги встал? — холодно возразил князь. — Так, что порешил того, кто предводителем ее до него был. Очистил место себе. Так и тут…
Гроза тихо сглотнула прогорклость, что качнулась в горле от его слов. А она ведь и забыла. Сам Рарог ей о том рассказывал — не утаил. И сомнения, которые то и дело тонким червем пытались пробраться в мысли, снова заворочались, заставляя виски словно бы сжиматься от боли.
— Все равно. Одно дело — татя убить. Неведомо, что там было. А другое — честного и достойного мужа, — наконец ответила она. — Если кмети все же найдут его, я хочу с ним поговорить.
Гроза медленно повернула голову к князю — и отчего-то вздрогнула от того, каким взором он объял. Казалось, Владивой ненавидел ее в этот миг. Всего миг — и острый прищур расслабился, разошлись в стороны его изогнутые густые брови.
