Арем Тосс отмечал на большом листе бумаги поля, которые надо оставить под скотом, кружочками, а те, которые должны были стоять под ветром – крестами. Аяна шла, зачёркнутая, оставленная под ветром, пустая, бессмысленная, негодная, неспособная ни к чему. Всё, что она делала, было нелепым, ничтожным, бесплодным. Её действия, всё её существование, постоянно перечёркивались чем-то иным, чем-то, что она никогда не могла предположить, но оно случалось, случалось постоянно, вновь и вновь отбрасывая её назад. В чём смысл её существования? Зачем она идёт куда-то и дышит этим воздухом? Для чего она нужна? Иллира сказала, что, если Кимата заберут, он забудет её и начнёт называть мамой свою няню. Даже здесь она не нужна... Её так легко заменить... Бесполезная, бессмысленная Аяна. Она умрёт от этой болезни, и о ней никто не вспомнит.
Мысли разбежались, как мокрицы букв в рукописях Харвилла. Они метались в голове, подгоняемые одной: её никто не любит, она никому не нужна. Аяна схватилась за горло рукой. Она не могла думать, не понимала ничего, не видела, не слышала. Она брела во тьме, как будто нырнула в залив, полный чернил, и не ведала, где дно, где поверхность, где вообще хоть что-то в этом мраке.
– Ташта... – пролепетала она одними холодеющими губами. – Милый, что делать...
Но Ташта тут был ни при чём. Это ведь она сама во всём виновата. Она не послушала маму, которая советовала остаться, и Тили, и Солу. Да, она не послушала Солу, которая сразу после той ночи сказала ей больше не ходить к Конде. А до этого она не послушала Воло, который говорил ей держаться подальше. Она не послушала даже самого Конду, который ещё до всего этого предупреждал, что обидит её. По крайней мере, он не лгал. Он не лгал. Он до конца был верен своей клятве не лгать ей. Почему же он не был верен той, другой клятве, которую произнёс на палубе "Фидиндо" и ещё раз, позже, перед тем, как его увезли? Он не понимал, что говорит?
Ташта шёл рядом с ней, и был её единственным спасением от одиночества. Огромное небо, полное звёзд, раскинулось над ней, а она была одна. Маленький, крошечный камешек на огромном пляже в летний отлив. Пройдёт совсем немного – и никто даже не вспомнит ни её, ни её имя, ничего из того, что составляет это бессмысленное, одинокое мгновение, называемое её жизнью.
6. Каждый иногда блуждает в темноте
– Аяна, что с тобой?!
Иллира тормошила её, и Аяна с трудом разлепила глаза. Серая хмарь ласково качала её на волнах, гладя по голове, и эти поглаживания опускали её всё ниже, всё глубже.
– Аяна, ты ранена? Ну-ка, раздевайся! И дрянь эту с лица сними, видеть её уже не могу! Чья это кровь? Это твоя?
Иллира вертела её в кровати, раздевая, снова поворачивая, и ахнула.
– Это... Я думала, их меньше!
Аяна приподняла голову и посмотрела на свои плечи. Багрово-синеватые пятна расцвечивали их, выплывая из глубины кожи. Она пожала плечами. Почти не больно.
– Где рана? Аяна, тебя пырнули? Где рана?
– Какая рана?
– У тебя вся рубашка в крови!
Аяна взглянула на рубашку, которую Иллира трясла в руках. Желтовато-белая ткань в бурых пятнах и отпечатках окровавленных рук местами задубела.
– А ну-ка, дай, – Иллира схватила её ладонь и быстро приложила к отпечаткам, сравнивая, потом расправила в руках плечи рубашки, прикидывая размер, и слегка побледнела.
– Это же рубашка... Чья она? Что... ты... сделала с ним... Ты что?..
– Я не убивала его, – сказала Аяна, отворачиваясь к окну. – Я потеряла сознание вчера. Он отнёс меня на постель.
– Ты была у него в комнате? В их доме? – испугалась Иллира. – Откуда кровь?
– Он поранился.
– Как? Чем?
– Не знаю. Может, мебелью. Какая разница?
Иллира тяжело села на стул в углу, за её равнодушной спиной.
– Если бы тебе не было разницы, ты бы тут не лежала. Ты сказала ему о сыне?
Аяна повернулась на другой бок, лицом к Иллире, прикрываясь покрывалом.
– Где Кимат?
– Кидемта с ним. Мне тяжело следить за ним. Он постоянно куда-то лезет, постоянно. Он постоянно роняет что-то и разбрасывает. Я не могу всё время нагибаться.
– Прости. Прости, Иллира.
– Ты не сказала ему?
Аяна замолчала, обгрызая губу.
– Чтобы его отец узнал и отобрал?
Иллира шумно выдохнула.
– Я не знаю, что делать, – сказала Аяна.
– Тебе надо узнать у него...
– Я больше не пойду к нему. Он безумен. Он швырял мебель и стучал кулаками по стене. Он вышвырнул стул, разбив окно. И я не хочу видеть его.
Иллира очень, очень выразительно посмотрела на Аяну, и та отвела взгляд.
– Ты не понимаешь. Это другое.
– Что именно другое?
– Всё. Катьонте так говорили... они так говорили, что у него постоянно эти... припадки. Это, по-видимому, началось задолго до того, как я приехала. Да какая разница. Он не поверил мне. Я ему безразлична. Я тут никому не нужна. Я только обуза для всех. Для тебя, для Черилла, для Перулла... Иллира! – воскликнула она. – Где Ташта?
– Ты вчера поставила его к Перуллу, – нахмурилась Иллира. – Ты не помнишь?
Аяна сосредоточилась, сводя брови и вспоминая, но вспомнила только страх, мешавший вдыхать, и кляксы света на тёмных пятнах ночных теней.
– Нет. Я плохо помню, что было вчера. Я очень устала. Мне плохо. У меня немного болит голова.
– Тебе надо было вчера остаться дома.
– Ничего. Зато теперь мне не будет казаться то, чего нет. Иллира, он считает, что Кимат – чужой.
– А с чего ему считать иначе? Аяна! Весь Ордалл знает, что он...
– Да какая разница. Он скорее поверит в то, что я полюбила кого-то ещё, чем в то, что Кимат – его сын.
– А ты? Тебе самой во что легче поверить?
Аяна закрыла глаза. Разговор выматывал её. Арем Дар рассказывал, как крупные птицы кампо ищут жучков под корой живых деревьев. Они скачут, цепляясь за кору и нанося небольшие удары клювом, а потом наклоняют голову, прислушиваются и сравнивают звуки, и таким образом находят под корой полости, прогрызенные личинками в живой плоти ствола. Каждое слово Иллиры было как такой удар, от которого всё внутри отзывалось, но отзывалось неправильно, скверно. Птица кампо скакала по стволу, но дерево было мертво, оно успело окаменеть в сердцевине. А ближе к коре была только труха, и её населяли лишь бледные, дрожащие, как тени воспоминаний, ночные мотыльки и зеленоглазые иррео с невесомым телом и крыльями, точно плёнка мыльного пузыря, которые вылетали от каждого удара, оставляя трухлявое, гнилое нутро этого покинутого, заброшенного, никому не нужного чудища.
Аяна заплакала.
– Аяна, когда ты ела в последний раз? – спросила Иллира, испуганно глядя на неё. – Ты что-то пила за последний день? Ты выглядишь жутко.
– Какая разница, – всхлипывала Аяна. – Какая разница!
– Вот что. Я сейчас пойду и принесу тебе поесть, а потом...
– Нет. Я пойду к Гелиэр.
Аяна протянула руку, забирая рубашку, натянула её и вытерла слёзы длинными рукавами.
– Если ты будешь ходить с этой штукой, она прирастёт к тебе, – сказала Иллира, показывая на поддельную бороду. – ты уже осипла и носишь штаны. Ещё немного, и ты действительно станешь Нелит Анвером.
– Его жизнь гораздо проще, чем моя, – сказала Аяна, натягивая сапоги. – Его, по крайней мере, не обманывают любимые. Почему это все происходит со мной?
Иллира с силой растёрла лицо ладонями.
– Всё. Я не хочу в этом участвовать. Я устала. Ты своей болью высасываешь из меня силы, как врэк. Ты как будто нарочно от правды бежишь. Не его ли ты ждала, намереваясь искать сестру? Кого ты ещё можешь расспросить? Даже если он действительно стал таким чудовищем, как ты говоришь, и в чём я сильно сомневаюсь, у тебя разве есть выбор, у кого спрашивать?
Аяна вздохнула и сокрушённо помотала головой.
– Вот. А для начала поешь. И попей. Просто ради меня, которую ты вымотала! Одно дитя я ношу внутри, а другое, с поддельной бородой, снаружи ходит, и оба питаются моими силами! В моём-то возрасте! Мне больно за то, что с тобой происходит, но, пожалуйста, подумай и обо мне!
