— И ты решила, что я, Шам Дейвил, на неё поведусь? — струны ярости затянули свою привычную мелодию.
Почувствовав это, Эванс потянулась прижаться к нему.
"Нет, блять. Не трогай! Тебе же хуже".
Оттолкнув её, саданул по двери, вылетая в коридор.
Расслабился, называется! С таким же успехом мог дальше накидываться виски.
Эффект был бы гарантирован.
— Шам! Постой, — Мими, стуча каблуками, пыталась его догнать. — Подожди, Шам!
Всхлип отскочил от каменных стен.
Студенты сидят в своих башнях, напиваются в последний день свободы. Никто случайно не попадёт под горячую руку.
— Возвращайся в комнату, — бросил Дейвил, не оборачиваясь и не замедляя шаг.
— Шам!
Злость прокатилась по натянутым нервам. Развернулся, предупредительно выставив указательный палец.
— Иди в комнату, Мими, — тихий голос вибрировал, проникая под кожу.
Подействовало отрезвляюще. Дальше испытывать его терпение просто опасно.
— Прости, — простонала она с глазками подбитого щенка.
Странное облегчение накрыло, видя удаляющуюся фигуру с поникшими, вздрагивающими плечами. Стук каблуков постепенно становился тише, а Дейвил не двигался с места.
Запустил пальцы в волосы и посмотрел в окно.
На темном небе проступили звезды. Серебристый месяц рассеивал бледный свет.
Можно было отреагировать спокойно. Пропустить мимо ушей. Какая разница, что думает Эванс? У неё в голове мысли надолго не задерживаются.
Прикрыл глаза, вбирая в себя тишину. Надеясь наполниться ей до краёв.
На обратной стороне век отпечатался застывший пустой взгляд. Тонкие черты лица в обрамлении волос, как у него. Хочет увидеть в её глазах хоть что-то живое. Отчаянно верит найти там прежние искры. Сияющие, наполненные жизнью. Но в них ничего нет.
Болезненная пустота, выкручивающая, заламывающая руки. Когда хочется выть. Трясти за плечи, орать в лицо, умолять почувствовать, узнать.
Бессильная ярость опускает сети, вынуждая смотреть сквозь. Застилая глаза отчаяньем и ненавистью. К себе, к отцу, и к ней, что позволила это с собой сотворить.
Нет, хватит!
Тряхнул головой, словно мысли могли вывалиться через уши и оставить в покое. Пока снова не заползут обратно.
Прохлада коридора сменилась резким теплом гостиной.
Камин зажжен, в воздухе витает сладковатый аромат. На каминной полке резанул взгляд стеклянный феникс. Журнальный стол возле дивана занят чайником, ополовиненная кружка стоит рядом с "Магическим вестником".
Какого хера?
Уют сжал когтистыми лапами подобно извращённой пытке.
Ноги приросли к полу, зацементированные давящим ощущением неправильности.
Фоукс опиралась ладонью на стол и что-то торопливо записывала. Короткие шорты облепили узкие бедра, щедро демонстрируя стройные ноги. Левая коленка потерлась о правую, притягивая внимание. За свободной футболкой угадывалась тонкая талия. Волосы свесились вперёд под наклоном головы, скрывая лицо.
Дернувшись, она выпрямилась и развернулась.
Взгляд пробежался по Дейвилу, будто не веря.
Да, он действительно стоял и… рассматривал?
Оценивал отброса?
Нет, это даже не смешно. Там нечего оценивать.
— Ты что, разглядывал меня?
Новая волна раздражения поднялась из глубин.
Он? Её?
Сегодня день массового отупения?
— Что у тебя разглядывать, Фоукс? — он слегка наклонил голову влево. — Где задница? Где грудь? Где соблазнительные губы?
Он видел, как каждое слово задевает, раскурочивает что-то внутри неё. Потому что это правда. Ничего привлекательного в ней нет.
Кулаки сжались, на хмуром лице девушки мелькнула решительная тень.
— Задница, к которой ты никогда не прикоснёшься и грудь, которую ты никогда не увидишь, — она покрутилась, показывая то, о чём говорит.
Вздернутый подбородок, искренняя ненависть в глазах.
Чистые, незамутнённые эмоции, как наркотик.
"Да, Фоукс, доводить тебя одно удовольствие".
— Не успокаивай себя. Не поможет, — издевательски хмыкнул, направляясь к лестнице.
— Урод, — прозвучало достаточно тихо, но среди тишины гостиной, заполненной лишь треском поленьев в камине, слышалось громом.
Пальцы сжали перило до отрезвляющей боли. Оттолкнувшись, он в несколько шагов оказался рядом с говорливой сукой.
Она сцепила зубы, не отступив ни на шаг. Взгляды сошлись в немом поединке.
— Лучше бы тебе заткнуться, отброс.
Он знал отражение своих глаз в данный момент. Слишком часто видел сжимающиеся шеи, слышал внезапное заикание, стоило ему посмотреть именно так.
В ноздри, помимо тошнотворного запаха чая, ввинтился аромат кокоса и чего-то сладкого. Отступил на шаг, морща нос, надеясь вдохнуть чистый воздух.
— И убери эту вонь отсюда, — указал на стеклянный прозрачный чайник на столе.
Брови Фоукс приподнялись. Проследив взглядом за его рукой, она… расхохоталась.
Чёртова сука.
— Это липовый чай. Он меня успокаивает, — пояснила, будто ему не похер, о чём он и сказал.
— Мне плевать, он воняет. Что ты тут вообще устроила?
Переливающаяся фигурка красно-оранжевого феникса скользнула в широкую ладонь. Блики огня играли на стеклянных перьях, создавая эффект свечения изнутри.
Торопливый топот шагов за спиной смешался с возмущением.
— Поставь на место, Дейвил!
Он отвёл руку наверх и в сторону, уловив движение сбоку. Пальцы мазнули по воздуху и бессильно сжались. Лицо Фоукс горело не хуже огня в камине.
— Ценная вещица? — два пальца потрясли фигурку.
Выдох сорвался с губ девушки от обманного "сейчас уроню".
"Зачем тогда поставила ее здесь, раз она тебе так дорога? Прятала бы в своей норе, вместе с отвратным чаем"
— Отдай, пожалуйста, — процедила она, с усилием проталкивая слова сквозь зубы.
— Настолько? — надменно поразился Дейвил. — Проверим порог её ценности. Что готова сделать ради неё?
Натянутость её фигуры доставляла почти маниакальное удовольствие. Он впитывал эти ощущения, запирал в сундук, чтобы иметь возможность прикоснуться к ним снова. В те частые моменты, когда чувствовал себя пустой оболочкой. Телом, действующим и живущим на рефлексах.
Звери внутри него притаились, замерли в ожидании сигнала к атаке.
"Давай, Фоукс. Протестуй. Выпусти свою ярость. Дай насладиться ей".
В янтарных глазах горела злость. Сияла лихорадочным блеском.
В них отражались самые настоящие эмоции, неприкрытые, голые. И это подняло из живота необычную эйфорию. Как после кристаллического дурмана, который он один раз попробовал и потом проклял тех, кто его придумал.
— Ты не можешь по-другому, да? Обязательно надо быть конченой сволочью?
Из голоса исчезло то протестное настроение, звеневшее в нём минуту назад. Блеск в глазах сменился тусклым огнём… чего? Отчаяния? Смирения?
"Нет, блять. Не смей! Не смей напоминать о ней".
Слишком живы в памяти глаза, всегда лучившиеся теплом при взгляде на него. Когда смотрела она, всё остальное становилось незначительным и незначащим, потому что только бесконечная нежность, направленная к нему, имела смысл.
Острые когти прошили внутренности, заставляя как в чертовом кино на повторе видеть медленное, отчаянно медленное затухание всего: тепла, любви, жизни. Глаза остались — зелёные, как у него, с жёлтыми вкраплениями и тёмными прожилками. Осталась оболочка, которую он с детства знал как свою мать. Но его матери в ней уже не было.
Отрешённый голос выдернул из болезненных воспоминаний в гостиную. Жар от камина припекал ногу.
Полено затрещало, и сноп искр почти долетел до его штанины.
— Давай, — тонкая кисть мазнула по воздуху. Будь он более густым и осязаемым, осталась бы полоса. — Делай что хочешь. Я не стану перед тобой унижаться.
Фоукс отступала спиной вперёд, пока говорила. Их взгляды будто зацепились крюками, безрезультатно пытаясь рассоединиться.
