— Что рисуешь, Жасмин? — Давид сощурился, — не меня, случаем?
Я сидела за мольбертом после секса и до рассвета… мне не спалось. Сердце стучало так сильно, не давая покоя, и лишь здесь — за мольбертом — я нашла успокоение.
Сегодняшний день будет невероятно страшным. Я чувствовала это.
Давид купил мне этот мольберт на четырнадцатый день моего заключения. Я тогда рассказала ему о том, как безумно люблю рисовать, а он на следующий вечер привез мне мольберт, карандаши, краски и все, чего только можно пожелать.
Помню, как я благодарила его всю ту ночь…
А добралась до рисования только сегодня.
— Что для тебя значит этот перстень? — спросила я.
Я присмотрелась внимательно.
На картине его рука выделялась благодаря этому перстню — его я тоже нарисовала. Подумала, что он важен для общей картины. Черный, крупный камень внушал опасность.
— Это часть моей жизни, — отрезал Давид, — я с ним все пережил, с ним и сдохну.
Он поднялся с кровати — голый, ничем не прикрытый, и подошел ко мне. В затылок ударило тяжелое дыхание.
— Мне нравится, красивая, — Давид похвалил меня.
На полотне черты мужского лица казались расслабленными, даже морщинок было меньше. Я изобразила Давида обычным мужчиной — без клише убийцы, без нашего прошлого.
Карандаш изящно обрисовал вытянутую поза спящего хищника, одеяло, накинутое на бедра, сильную руку за головой…
Мужчина, с которым я спала, был хорош.
Только одной детали не хватало.
— Позволишь?
Я взяла его ладонь и всмотрелась в черный камень. Внутри была окантовка пламени. Я внесла последние штрихи на полотно, закончив работу над перстнем. Он интересовал меня больше всего.
— Оставишь рисунок мне, — тихо велел Давид.
Оставлю.
И себе оставлю его маленькую копию. На будущее — неясное, размытое… одинокое.
Сегодня наши пути разойдутся.
Я разжала руку, взглянув на спрятанный в ней клочок бумаги. Этот маленький рисунок спящего Давида останется у меня.
В память о том, как я спала со своим убийцей, чтобы однажды воздать ему по заслугам.
— Сделай мне кофе.
— Кофе? — переспросила я, — разве ты не запрешь меня в комнате?
Давид подошел близко и потрепал меня по щеке.
Он торопился. Днем у него легальная работа, вечером сделка с самим дьяволом Домеником, а ночью — заказы и секс со мной.
Давид был очень занятым мужчиной.
— Сегодня все кончится, Жасмин. Выживет либо я, либо он. Тебе больше не для кого будет мстить.
— Кто я такая, чтобы умирать за меня? — я искренне не понимала.
Я отвернулась, а Давид даже не ответил. Усмехнулся только, будто я глупые вещи спрашиваю, и сказал низко:
— Знаешь, как бы я назвал дочь от тебя?
— Не знаю…
— Жасмин.
Я ушла на кухню и сделала ему кофе… без сахара, как он любит.
А потом Давид уехал.
Поцеловал меня на прощанье, будто между нами была сильная любовь, и уехал.
— Ты не убьешь его. Ты не убьешь Доменика.
Я отнесла чашку в раковину.
Теплая вода смыла свежие следы его губ с краев фарфора. Квартира Давида и все в ней пахло богатой жизнью. Давид любил роскошь и роскошных женщин, но еще почему-то полюбил меня.
На время.
Когда-нибудь я бы надоела Давиду. Не зря же он купил мне таблетки на определенный срок…
Таблетки.
Боже!
Раздался грохот.
Это безумно дорогой фарфор упал в раковину и разбился к чертям.
Как и моя жизнь, чашка разлетелась на мелкие осколки. Я стала их собирать, а когда руки затряслись, оставила это гиблое дело.
И бросилась в свою комнату.
В ту, с железным замком.
На полке лежал пустой блистер, а рядом — круглая маленькая таблетка. Двадцать первая. Про нее еще говорят, что счастливая. Если пропустить — шансы забеременеть повышаются в разы.
Остается надеяться, что я ни черта не счастливая.
Дрожащими руками я достала чертову инструкцию.
— Если опоздание в приеме препарата составило более 12 часов, контрацептивная защита может быть снижена.
Я зажмурилась.
Прошло более 12 часов. Уже наступило утро. Почти день.
Прошли почти сутки после двадцатой таблетки.
— В таком случае необходимо применение дополнительного метода контрацепции.
О чем вы говорите?
Этой ночью мы не думали ни о чем таком.
Я же пила таблетки и всегда делала это в срок. Давид предупреждал, что от него лучше не иметь детей и просил заботиться о приеме таблеток.
— …тогда прежде, чем приступить ко второй упаковке, следует исключить наличие беременности.
Я изучала инструкцию, но в глазах все буквы сливались воедино. От паники я не могла вернуть себе хладнокровие. И время… время поджимало.
Сегодня Давид не запер меня за железной дверью.
Мне кажется, я это заслужила. За все ночи, проведенные под ним, заслужила.
И этот шанс я использую для своего побега.
Я решительно проглотила последнюю таблетку в надежде, что все сделала правильно.
Сегодня со всем будет покончено. И беременность от убийцы уж точно не входит в мои планы.
— С вами все в порядке?
Я обернулась. Это охрана заподозрила неладное, услышав грохот на кухне. Кажется, его звали Иваном.
— Нет, со мной не все в порядке, Иван.
Я улыбнулась и быстро «нащупала» взглядом, где у него пистолет. Есть, нашла.
— Сегодня мы с господином Басмановым всю ночь занимались любовью. Мы не предохранялись, и теперь мне нужно в аптеку. Сами понимаете, для чего.
Иван смутился:
— Я уверен, это подождет возвращения господина Басманова.
— Конечно, — я кивнула, — но если я не выпью нужную таблетку, то наверняка забеременею, и у вас возникнут проблемы.
Смущаясь от столь откровенных подробностей, охранник отвернулся и нервно почесал затылок.
Я понимала, что с двоими мне не справиться, а вот с Иваном можно попробовать.
Я попросила отправить его напарника в аптеку.
Я шла ва-банк.
— Иван, я не сбегу. Даже если вы останетесь один, мне с вами не справиться. Прошу вас… Давид будет разгневан, если после сегодняшней ночи я вдруг забеременею.
Глава 11
Жасмин
Чужой город спал.
В палате было тихо. Так тихо — аж до боли. Я свернулась калачиком, насколько позволял живот, и посматривала на луну, прячась от собственных мыслей.
Будь я волком — непременно бы завыла.
От смертной тоски и от неизвестного, размытого будущего.
— Слушай, не спишь?
Я медленно обернулась. Совершать быстрые телодвижения в моем положении — это что-то за гранью фантастики.
— Не сплю.
— Я так и знала.
Ее звали Маша. Она работала здесь акушеркой и с чего-то решила, что я нуждаюсь в общении с ней. Слава Богу, что они дежурят здесь сутки на трое, и утром ее смена снова закончится.
— Как ты, моя девочка?
— Лежу.
Маша называла меня девочкой, хотя она была моей ровесницей. Сама еще зеленая, жизни не повидавшая — она заботилась обо мне. Чудная девушка.
— Ничего не болит? Я только уколы закончила ставить и сразу к тебе, пока меня не начали искать.
— Не болит.
Только, разве что, сердце.
Оно болело тайно, тихо — ни один аппарат эту боль не распознает, не поймет.
Я решила перевернуться на спину, и Маша засуетилась — хотела помочь, но что я, без рук что ли? Справилась сама. В этой жизни мне теперь всегда придется справляться самой.
— Почему ты заботишься обо мне, Маш?
Я качнула головой: не понимала. У медперсонала своих забот полно, у нее таких беременных — вагон и маленькая тележка. То уколы, то системы, то таблетки раздавать, а то и прихватит у кого — тогда надо сразу за врачом бежать и на роды.
— Я просто такая же была, нелюдимая.
Чуть помолчав, Маша поделилась со мной своей историей.
— У меня тоже муж умер. Он разбился на машине, когда я была на пятом месяце. Ко мне, правда, хоть захаживали. То мои, то его. Они уж больно после смерти сына за внука переживали.
