Дарк театрально повиновалась.
Я затащила ее, хохочущую, в ближайшую подворотню и прижала к нечистой стенке. Начиная с детства, мне всегда нравилось иметь то, что хотят иметь другие.
Лилит показалась в дверях и тут же исчезла. Мы дернулись и натянули одеяла, я, непонятно зачем, прикрыла грудь. Потом красные кудряшки снова ввалились из коридора:
— Ой. Ой-Ой!!! Ну что вы прямо как мама пришла!.. Продолжайте, я только пепельницу возьму.
— Вот уж нет уж теперь!
— Коитус интерруптус, — весело гаркнула Оля. — Иди, иди отсюда.
— Тебе не кажется, Маруся, что твоя женщина некультурная хабалка?
— Давай замочим? Интеллигентные же люди, в конце концов… Садись, покурим.
— Есть у тебя? — Лилит протянула пачку.
— Давай.
— Интересно, кто из вас кому прикурить даст.
Мы одновременно щелкнули зажигалками.
— Мань, а правда, что ты книжку пишешь? — Лиля почесала волевой подбородок.
— Правда.
— Про нас вот про всех?
— Ага.
Она посмотрела на меня, как на умственно отсталую.
— А зачем?
Действительно. Зачем?
— Маш, а ты вообще отдаешь себе отчет в том, что почти каждый из наших знакомых захочет заиметь себе экземпляр? — Лиля называла меня Машей, когда уже вот хуже некуда.
— Отдаю.
— А я, может, не хочу, чтобы кто-то знал?! Как я это покажу, Маш, друзьям?
— Не знаю. Я предупреждала. Ничего святого. Валюша читается. Бурая читается. Выкручивайтесь, как знаете. Там все равно половина — художественный вымысел. Про тебя могу написать, что ты получила МВА, если хочешь.
— Спасибо, дорогая.
* * *
— Пойдем в ванную. Нужно сделать одно важное дело.
— Какое?
— Пшли-пшли.
— Что это?
— Моя зубная щетка.
— Зубы будешь чистить?
— Смотри. Видишь?
— Ну.
— Что — ну? Что ты видишь?
— Наша подставка для зубных щеток.
— Правильно. Видишь, заполнена щетками. Это я расставила. Пидоры, разбросали опять. Щаз… вот. Теперь видишь?
— Э… Почти вся занята.
— Правильно. Сколько пустых ячеечек осталось?
Еб твою мать.
— Одна.
И тут я все поняла. Она появилась здесь как щипцы для льда. И она прекрасно это знала. Она проверяла и гадала. Она шаманила и смеялась. Она точно была не в себе. Я хотела найти, как сказать ей, что я все поняла, что я знаю. Я поняла ее. Я поняла ее так глубоко, так сразу, что даже, если ей сказать, что я поняла, она так… ну вот как ей объяснить? Мы молчали. Она ждала.
— Можно я?
— Втыкай, — улыбнулась она.
* * *
— ЧТО?!
Еще удар.
— Что слышал, проститутка!
Снова удар. Я зажмурилась.
— Да ты сам мандишься с половиной города!
— Я?!
— Да, ты! А с другой спишь!
— Я сплю?! Это ты мандишься с одной половиной города! А с другой не спишь только потому, что тебе никто не дает!!
— Мне не дает?! А хули ты тогда тут скандалишь, раз мне никто не дает?! Старый поношенный пидор!!
— Ой, а ты ебабельный весь такой у нас! Наркоман!
— Причем здесь?..
— На свою жопу посмотри! Дешевка! Ты думаешь, он любит тебя?!
— А нам и без любви нормально! У него побольше будет, чем у тебя!!!
— ЧТО???
— Побольше-побольше!!! Вот такой! Видел?! Ты такой в жизни во рту не держал.
Удар. Глухой звон тарелок на полке.
— Я не держал?!! Я таки-и-ие держал!.. Ты в своих девичьих снах не видел!
Мы сидели в партере, то есть на выходе из кухни, и внимательно следили за развитием событий. Ориентировались на звук. Кто-то один ходил из угла в угол, кто-то поднимал пепельницу сантиметра на полтора от стола и бросал ее, подкручивая. Звуковым сопровождением скандал был обеспечен в лучших традициях. На часах было 6:30 утра.
— … вообще здесь делаешь?!
— Ой, у тебя забыл спросить!
— Полная квартира жаворонков, блядь, — прохрипела Лилит.
— Лильк, — позвала я шепотом, — давай, может, холодной попьем, из-под крана? — Мне было плохо и хотелось пить так, как может хотеться пить человеку, съевшему накануне двадцать шесть покупных пельменей, без остановки, без кетчупа и масла.
— Та пошли они! Сейчас, я разберусь, погоди, только момент выберем, а то опять начнется…
— Я в прошлый раз ходила…
— Да не ной ты, — зашипела Лилька, — я помню.
— Люблю эти очные ставки до жути…
С кухни раздался удар об пустой морозильник пустой головы. Повисла неловкая тишина. Валюшино «кхе-кхе». Я спустилась на колени и осторожно заглянула в кухню. Обе изрядно поношенные задницы сидели, прислонившись к холодильнику, одна, которая помоложе, сидела несколько более расслабленно. Аланик явно приуныл от удара об холодильник.
— Девочки, вы что, подрались? — я на четвереньках подползла к Валюше. Он плакал.
— С-сука… — отрывисто сказал Ал.
— Блядища, ненавижу тебя, — прорыдал Валюша. Я сделала Лильке знак рукой, что все вроде чисто, и она величаво вползла в кухню тоже почему-то на четвереньках.
— О? Элита мировых сексуальных меньшинств! Господа, вашему французскому произношению позавидует любой парижский журнальный критик! — Лиля была полна цинизма, места для жалости в ней не было. Она любила по утрам спать. — Живой? — она ткнула пальцем в критика.
— Блядищааа, — провыл Валюша. — Ну скажи, Лилька, скажи, вот серьезно у него с этим Эгоистом?
— Лиля, бля… — не открывая глаз, пригрозил критик. Фонетически фраза была очень сложной, семантика же была проста. Лилька быстро схватывала подобного рода семантику, поэтому, нацедив в чайник из канистры воды, не стала задерживаться, а, напротив, оставила коллег обсуждать спорные вопросы французской филологии.
— Адье, господа! — мы быстро ползли прочь.
— Лиля!! Маруся!! Вашу мать! Вы же знаете!..
— Маруся, ну скажи, правда, у него больше, чем у меня?!
— Совсем охуели, приличной девушке такие вопросы задавать!! — я остервенело ползла. — Да в глаза его не видела…
— Устроили тут опять! — возмущалась Лилька, которой было трудно ползти с полным чайником. Вслед нам раздался еще один удар.
— Слабенько, мсье, слабенько!! — крикнула я, не замедляя хода.
* * *
Когда-то давно, когда я только въехала сюда, мы решили сбить лепнину с потолка, потому что она была совсем непрезентабельного вида. Это место зашпаклевали и забелили так качественно, что невозможно было даже примерно предположить, что когда-то в этом месте потолка росли мелованные лилии. Я разглядываю это гладкое кладбище цветов уже 3 часа восемнадцать минут.
Я очень спокойна. Я думаю о Необходимости. О том, что не может быть всю жизнь тепло, ласково, комфортно и вкусно. О том, что Необходимость отбирает у нас любимые вещи, уводит от нас близких людей не со зла. Просто это Необходимость. Не принято спрашивать зачем, по какой-такой необходимости радость сменяется на черное отчаяние, а нежная любовная испарина — на липкий кислый пот глухого ужаса. Видимо, по той же причине, по которой день переходит в ночь. Это необходимо. Я не вижу смысла бороться.
