— Даже больше, чем собиралась. Наши парни умеют грамотно уговаривать.
— Какие молодцы! — выдохнула я, поймав себя на том, что вроде нехорошо радоваться, что тётю шантажировали, но плевать на неё, в конце концов, она хотела мужа «заказать».
Я отобрала у Бринна шаверму и с наслаждением откусила. Да будет свет!
— Кстати, собирался тебе показать, — достал он из кармана и протянул мне пакетик.
Если честно, то совсем некстати. Я кое-как проглотила, понимая, откуда это, но на всякий случай уточнила:
— Это что? — уставилась на мятый медный предмет.
— Пуля. Первая. Та, что расплющилась о стену. Её достали, после того как выключили фонтан, — пояснил Бринн. — Выстрела было два. Первый — когда крикнули «Снайпер!» Иван оттолкнул Моцарта, а меня прикрыл собой, и она прошла мимо. Особенность снайперской винтовки: «болтовка» стреляет одиночными. Снайпер после первого выстрела её перезарядил, ещё пару секунд ушло на то, чтобы повторно прицелиться. И тогда Моцарта прикрыла Эля.
— Ты специально, да, жадина? — вернула я ему шаверму, что встала теперь поперёк горла. А потом и пулю, похожую на паука с восьмью загнутыми скрюченными лапками. Мне не то, что держать в руках, смотреть на неё было больно. И страшно думать о том, как эти восемь смертоносных осколков превращали внутренности Целестины в фарш. Но не осталась в долгу: — Можно я спрошу?
— Я не буду говорить об Эле, если ты о ней, — буквально наступил Антон моей песне на горло, догадавшись, видимо, по интонации о чём пойдёт разговор.
— Почему? — расстроилась я. — Я же вижу: ты чувствуешь себя виноватым. Поделись со мной.
— Жень, это личное. Очень личное. Я не могу, — покачал он головой, на моё счастье, не став доедать. А то меня бы точно вывернуло. Завернул остатки в целлофан, прицельно метнул через открытое окно в урну. И ведь попал.
— А тебе есть с кем поговорить? — не сдавалась я, когда он снова начал тереть влажной салфеткой руки.
— Представь себе.
— С Моцартом? — усмехнулась я. — Тогда считай, что нет, об этом с ним лучше не говорить. Он просил напомнить тебе про уголовную ответственность за совращение несовершеннолетних и выкинуть эти глупости из головы.
— Что? Ты сейчас о чём? О Диане? — засмеялся он, словно об этом не может быть и речи. — Да у меня и в мыслях не было. Она же… вредная. И упрямая. И вообще я… она… маленькая, да, — смутился он, словно совсем не это хотел сказать и покраснел.
Чёрт! А ведь она и правда ему нравится, оценила я его красные уши, заалевшие даже в полумраке салона. Значит, мне не показалось. Зря Сашка думает, что ему нравлюсь я. Меня даже вдохновила мысль, что они расстанутся с Элей, будут дружить с Ди, потом ей исполнится восемнадцать… Они так мило спорят, так душевно ругаются, так очаровательно ссорятся, что не могло не заискрить. Из них бы вышла чудесная пара.
— Ну, моё дело предупредить, что Моцарт против, — улыбнулась я, представив их вместе. — А вот на свои вопросы ответы я всё равно получу. Не от тебя, так от Эли. Хочешь, чтобы я спросила у неё? — коварно поиграла я бровями.
— Вот ты злыдня! — возмутился он, но сдался. Тяжело вздохнул. Взъерошил густые русые волосы. — Понимаешь, это из-за меня. Всё это случилось из-за меня.
— Ты что-то сделал? — не поняла я.
— Да, — обречённо кивнул Бринн. — Я не разрешил Эле ни с кем больше… спать. Ну не то, чтобы прям запретил или даже озвучил это вслух, но для меня иначе отношения не приемлемы. Я до мозга костей моногамен, и она знала. И сама так решила, что кроме меня у неё никого не будет. Раз уж мы вместе.
— Это нормально, логично и правильно, — согласилась я. — Раз уж вы пара.
— Да, только логично и правильно для нормальных людей. Ты знаешь, как работает её дар?
— Э-э-э, да, — кивнула я. — Ей нужен секс. Тогда она всё «видит» про человека, с которым занимается сексом.
— Почти, только не совсем так. Не всегда, конечно, нужен секс, просто, насколько я понял, он усиливает её видения или как-то направляет. Но и видит она чаще всего не всё, а только то, что касается Моцарта, понимаешь? Она его пророчица, его ангел-хранитель или злой дух, тут как назвать. Её видения приходят к ней не просто так. Они обязательно связаны с ним. С тобой, потому что ты его жена. Со мной, потому что я его брат. Со всеми так. Понимаешь?
Я вдруг вспомнила, как при первой нашей встрече она сказала: «У каждого из нас свой крест. Так уж вышло, что я живу ради того, чтобы его оберегать. Такая у меня судьба».
Но вспомнила и другое, услышанное совсем недавно. «Ты свободна! Она отпускает тебя!» — сказали Эле её бесноватые подружки. И первое о чём она попросила, когда очнулась: удалить шрам. Шрам, за который держалась столько лет и боялась убрать, как сказал мне Моцарт, потому что боялась, что тогда утратит свой дар.
Значит, теперь всё изменилось. Но почему? Она осуществила своё предназначение? Исполнила судьбу? Она свободна. От чего? И кто эта загадочная «Она», что её отпускает? Человек? Божество? Боль? Болезнь? Чёртова судьба? А, может, глава их братства Лилит? Или прародительница Ева, к которой они обращали свои молитвы?
— Ты вообще меня слышала? — переспросил Бринн.
— Да, слышала и понимаю, Антон, — кивнула я задумчиво. — Понимаю, почему ты чувствуешь себя виноватым за то, что с ней произошло.
— Не только с ней. Я виноват, что она ничего не узнала из-за меня. Тебя украли. Моцарта посадили. И случилось всё, что случилось.
— Бринн, — покачала я головой, — это точно не твоя вина. Я сама дура, что полетела с Лёвиным. Сергей сказал на звонки не отвечать и дверь никому не открывать. Но я, а не ты, его не послушалась. И Эля знала, что её ждёт. Давно знала. Мне кажется, всегда знала. Это был её выбор как поступить: закрыть Моцарта своей грудью или нет, и она его сделала. Ты никак не смог бы повлиять на её решение. И на моё — тоже. И на решение Моцарта всадить Сагитову пулю между глаз — ведь он мог этого не делать и сейчас был бы на свободе. Так что зря ты себя винишь. Зря ты вообще об этом думаешь. Моя бабушка говорила это от лукавого — считать себя ответственным за решения Всевышнего. Так что не бери грех на душу, — сжала я его руку. — Ты в этом не виноват.
Он посмотрел на меня исподлобья пристально, пронзительно. У меня мурашки побежали по коже — так он сейчас был похож на Моцарта.
— Может, ты и права. Но я виноват не только в этом, — он потёр переносицу, тяжело вздохнув. — Даже не знаю, как тебе сказать и стоит ли, но… — он качнул головой и снова полез в карман.
Дыхание остановилось, когда на его ладонь легла коробочка с кольцом.
С помолвочным, мать его, кольцом.
— Чёрт, Бринн, — выдохнула я и уронила голову на грудь. А ведь всё только начало налаживаться.
— Я поклялся, что, если она выживет, я сделаю предложение. Она поправляется. И я его купил, — добавил он бесцветным голосом.
— Но ты её не любишь? — скривилась я болезненно. Его боль, его мука шли сквозь меня таким широким потоком, что я едва сдерживала слёзы. Чёрт бы тебя побрал, Бринн! Ну зачем? Зачем ты это сделал? Зачем вообще давать такие обещания?
— Это неважно, люблю я её или нет. И кого люблю, — упрямо качнул он головой, убирая кольцо. — Я поклялся. И я сдержу своё слово.
— А если она откажется? — с надеждой спросила я.
— Она не откажется, — уверенно качнул он головой, словно знал точно. Словно знал куда больше, чем говорил. Опустил глаза и открыл дверь. — Ладно, пойду.
В душный салон машины ворвались свежий воздух и уличный шум.
— Куда? — удивилась я.
— Дурилку эту мелкую спасать. Заблудится же, замёрзнет, — мягко сказал он. Ласково. Заботливо. Захлопнул ноутбук, подхватил его под мышку.
Я вышла вместе с ним.
Но пошла в противоположную сторону — туда, где горел маячок телефона Ивана.
