Кровища хлестала как из недорезанной свиньи. Кровавая лужа становилась всё больше. Все поплыло перед глазами.
Подняли меня или я встал сам. Шёл я или меня вели. Положили на носилки или, когда я упал по дороге, потеряв сознание, меня потащили волоком — я не мог сказать точно. Точно я мог сказать только одно — во мне сделали ещё одну дыру. И на количество площади моего тела их становилось чересчур много.
Первое и единственное, что сказала мне врач, когда пришла делать перевязку: угрозы жизни нет.
Остальное я понял сам: и ни то, и ни другое. Катин отец меня ранил, чтобы я оказался здесь. И это была лучшая новость за последние дни. Хотел бы убить — бил бы между рёбер, в печень или почку. Но он проколол мышцу. Лишь потому, что я дёрнулся, заточка поцарапала ребро. Судя по углу удара и сквозную дыру — наколол меня на штырь, сделанный из оторванной от кровати железки, как шашлык на шампур — я даже от заражения крови не умер бы. А зачем — я понял, услышав этот гнусный голосок с соседней койки.
— Не перебивай, это следующий куплет, — возмутился Патефон и хмыкнул, когда я открыл глаза. — Здорово, бро! Ну и дрыхнуть ты здоров! Я уж извёлся.
Если хотят убить, пояснил мне Колян, когда я первый раз пришёл в себя, обычно или инсценируют, или заставляют совершить самоубийство — вешают в камере или вены вскрывают. Убийства начальнику тюрьмы ни к чему. Ему за это не поздоровится. А твоё особенно не на руку.
— А-а-а, — догадался я. — Тебе, засранцу, скучно было одному лежать в тюремной больнице.
Он довольно оскалился новыми белоснежными зубами.
Не знаю, как он уговорил Катькиного отца, не знаю, как всё это провернул и сам оказался здесь — всё это мне ещё предстояло узнать, но, пожалуй, это была лучшая из дыр в моём боку, лучшая новость и лучшая компания за последние дни.
Уже после обеда, когда нас обкололи лекарствами, покормили, и на передвижной металлической тележке, одной на двоих, оставили две кружки воды, я делал вид, что разгадываю кроссворд, чёркая огрызком карандаша в мятом-перемятом, гаданном-перегаданном выпуске «загадок для ума» на газетной бумаге и делился:
— Знаешь, я что не пойму? Детей у него нет. Денег куры не клюют, — имел я в виду графа Шувалова, о котором уже поведал Коляну всё, что знал. — Нахуя ему эти картины?
И ладно «СЕКРЕТ», как мы назвали систему слежения, по имени её создателей: СЕмёнов + КРЕТов. Кто владеет информацией — владеет миром. С ним было понятно: многие хотели бы его получить, купить, отнять — в зависимости от степени наглости. Но картины?
— Могущество? Его не бывает много, — отодвинув белую тряпичную ширму, что символически отгораживала кровати и проскрипела по кафельному полу как несмазанная телега, предположил Патефон. Избитый до синевы, он довольно бодро повернулся на бок, хрустя обтянутым клеёнкой матрасом.
— «Секрет» — да, но вряд ли его прибавят чёртовы картины, — пожал я плечами.
В памяти всплыли Женьки слова: «Номеров семь. Четыре из них картины. Монета — не живопись, но её уничтожили. Остаётся ещё два. Что под этими номерами?»
Шестым номером, очевидно, шла скрипка, которую принесла мама и я её уже продал. Эти деньги вложил в строительство гостиницы. Но что седьмое? Может, всё же Шувалов знает больше, чем я? Он ровесник моего отца. Может, они знакомы? Может, он охотится именно за этим, седьмым?
— Цацки какие? Камень? Бриллиант? — предположил Патефон. — Редкий, уникальный?
— Розовый! — дёрнулся я и скривился от боли. Дурацкая привычка подскакивать! — Женька как-то рассказывала про перстень на руке её матери и княгиню Стешневу, их прабабку, у которой украли редкий розовый бриллиант, две нитки жемчуга и заодно этот дешёвенький перстень. Всю коллекцию нашли, вернули. Но это было в тринадцатом году. А потом революция, гонения, расстрелы, голод, наверняка, этот бриллиант продали. Так и попал он в коллекцию какого-нибудь Вальда. Дорогой. Бесценный. Уникальный.
— И зачем этот бриллиант графу Шувалову?
— Да мало ли! Зачем крали прядь волос Наполеона? А у матери Женьки в том кольце прядь волос Лопухиной, жены Петра Первого, подаренная своему воздыхателю. Может, он дорог ему как память. Может, Вальд обошёл его на аукционе, а граф всю жизнь мечтал иметь эту вещь. Может, с ним связана какая-нибудь романтическая история. А вообще у Вальда украли около двадцати предметов, по данным Скотланд-Ярда — восемнадцать. Но у моего отца оказалось всего семь. А где остальные? Или семь — это те, о которых догадываюсь я, остальные он спрятал в другом месте? А вообще… у богатых свои причуды.
— Кто бы говорил, — хмыкнул он. — Ты тоже вроде человек небедный. Мне кажется, это такие как ты, кто из грязи в князи, обычно жадные до всяких редких бирюлек. А таким как Шувалов, выросший в роскоши, все эти картины-брульянты так, для коллекции разве что.
— В том-то и дело, что такие как он в них разбираются, а таким как я обычно впаривают всякое фуфло, лишь бы подпись стояла пафосная и документик прилагался соответствующий. Только всё это бред, — вздохнул я, — не знаю, почему вспомнился ёбаный розовый бриллиант. Потому что смотри… Коллекция Вальда. Спёр её мой папаша. Желает её получить Шувалов. Мелецкие к ней каким боком и этот камень? Хотя…
Я задумался. На самом деле многое связывало эти громкие фамилии. И ладно Шувалов аристократ до мозга костей. Злой, жестокий, властный, но, мать твою, потомственный аристократ, а потому в теме. Вот какого хера Ева опять здесь крутится? Какого хера ждала семь лет, если мечтала отомстить, и припёрлась только сейчас? Вот с кем действительно было нечисто. И я, конечно, догадываюсь, что она тоже охотится за коллекцией Вальда и срать хотела на всех, кроме себя любимой. Но какие у неё козыри?
Я нервно побарабанил пальцами по железному боку кровати.
— Блядь! Как же не хватает связи. Самой элементарной, интернета. Хоть про бриллиант бы почитать. У тебя другие версии есть? Что там может быть ещё?
— Да хуй знает, — почесал лысеющую макушку Колян. — Эликсир бессмертия? Кольцо всевластия? Или вдруг там какой-нибудь афродизиак, повышающий мужскую силу.
Я прыснул со смеха и схватился за живот.
— Сука! Не смеши, больно же!
— Не, чо сразу не смеши, — хмыкнул Патефон. — Может, твой Шувалов боится утратить власть? Стареет. Более молодые, ушлые, предприимчивые наступают ему на пятки. Конкуренты не дремлют. Сколько, ты сказал, людей в твоём списке?
— Около десятка.
— И все они могли быть заинтересованы в коллекции этого Вальда-Хуяльда?
— Или в «Секрете». Но про «Секрет», я думаю, если куда и ушло дальше прокуратуры, то только, — я показал пальцем наверх.
— Тому, кого нельзя называть?
— В его ближайшее окружение, службу безопасности. От президента эту информацию пока могли скрыть. Она осела и не пошла дальше графа Шувалова. Вот теперь он и боится, и торопится, что его опередят и ничего он, старый пердун, тогда не получит.
— Видишь, ты сам ответил на свой вопрос. Про «Секрет» знает из них только граф. А остальные?
— Думаю, просто ярые коллекционеры. Больные в сущности люди. Озабоченные. Одержимые. И богатые как царь Крез. Но знаешь, что мне успел узнать Руслан про этого Вальда? Что во времена его молодости они все, поколение наших дедов, если не дружили, то наверняка были знакомы. Вальд. Нагайский. Отец Шувалова. Светлейший князь Романов, отец нынешнего князя Дмитрия. Женькина бабушка, та, что из Глебовых-Стешневых по маминой линии.
— Ну вот! А ты говоришь розовый бриллиант тут ни при чём.
— Отец мой тут ни при чём!
— Ну как ни при чём! Смотри. Марго он знал? А она дочь Нагайского. Коллекцию спёр? А она принадлежала Вальду. Шувалов наверняка был в курсе. Да и отцу твоему кто-то же, как минимум, рассказал, что у этого Вальда можно взять и как его обнести. Папаша твой оказался гад ловкий и хитрый, вовремя сбежал. Они наверняка думали, что коллекцию он с собой увёз, и спрятал где-то там, — неопределённо махнул рукой Патефон. — А он вон как, умно — в музей. Потому за ним охотились, а про тебя и знать не знали.
