Живя с матерью, я не училась, не знала никаких правил. Волчонок в бетонных джунглях. Здесь же свод правил и хорошего поведения буквально ударил меня по мозгам, мне было непривычно, страшно. Лениво. Я огрызалась и кусалась, я разбила дорогущий телевизор, я пыталась сбежать.
Отец поймал меня, когда я, царапая ногти в кровь, взбиралась на вертикальную поверхность стены. Он взял мне за шиворот, как котенка и отнес к машине, забросил в нее. И сел сам.
— Куда ты меня везёшь, придурок! — кричала я на заднем сидении и дёргала ручку, пока он одним хлестким ударом не угомонил меня. Как и обычно.
— К таким как ты и твоя мать.
Мы немного не доехали до Москвы. Оказались в красивом доме из черного камня. Вот только красота эта была внешняя. Внутри разврат, похоть, грязь и не истребимый запах наркотиков. Вокруг валялись женские, голые тела, худые. Безжизненные. И один из мужчин, что вышел из комнаты, сбоку бросил одну девушку, а другую потащил с собой. И девки не сопротивлялись. Казалось, им нравится, но даже тогда я осознавала, что они под кайфом.
Именно в тот момент я поняла, что готова на все, только бы не оказаться здесь, на задворках жизни. Стала самой правильной, самой послушной, самой лучшей дочерью.
И слова Андронова на обратном пути укрепили мое желание быть идеальной.
— Жизнь, Светлана, как джунгли. Ты либо хищник, либо незаметный, сливающийся с местностью зверек. И если незаметный беззащитный зверек начнет рычать и привлекать к себе внимание, его сожрут. Потому что у него нет не единого шанса противостоять хищниками.
— Таким как вы?
— И таким как я…
— Но ведь вы не всегда были хищником?
— Всегда, но ты права, некоторым хищникам нужна дрессировка, чтобы они научились рвать мелких зверей.
Еще тогда все эти метафоры плохо укладывались в моей голове. И тем не менее я приняла их как данность и научилась быть незаметной.
И сейчас все может пойти к дьяволу, если я выгляну в окно. Туда, где виднеется огонек сигареты.
Если открою окно, давая знак, что на сегодня готова забыть все разногласия, просто молчать. Только чтобы ощутить Максима рядом. Только чтобы почувствовать его в себе. То рискую быть сожранной. Рискую. Очень рискую, но иначе не могу. Не могу упустить шанс на несколько часов в объятиях любимого. Тем более, что родителей сегодня нет в доме.
Вспомнилась мысль сделать Максима тайным любовником. Но похоже, придется ее отмести, как идиотскую. Моё предложение Максим даже рассматривать не будет, но… С другой стороны, ведь можно увлечь его не словами. А более действенными способами. Договориться. Сделать послушным, просто показать, что его ждёт в случае хорошего поведения.
Делаю глубокий вдох и выхожу из-за шторки, чтобы он меня увидел.
Смотрю через стекло в глухую ночь, на забор, где, покачивая ногой сидит Максим. Узнать его не невозможно. Только он так поджимает колено, только он держит сигарету большим и указательным пальцем. Только он безумного любит балансировать на краю. Чем сильно пугал меня в Москве. Балансирует на краю, как и я.
Подношу пальцы к ручке, очень четко чувствуя на себе его взгляд. Острый. Резкий. Чувственный. Он хочет меня. Его слова про все щели до сих пор сидят в мозгу, как намертво вбитый гвоздь.
Шумно выдыхаю и распахиваю окно, сразу почти задохнувшись от потока свежего воздуха. Ловлю его ртом, ощущая, как лёгкие заполняются до отказа, словно сигаретным дымом, который Максим очень эротично вдувает в мой рот. Сердце стучит где-то в горле.
Максим поднимается на заборе, во весь свой рост, смотрит прямо на меня, выкидывает сигарету и за ней же прыгает. Высота два метра.
Я ахаю, прижимаю к сердцу руки. Выдыхаю облегченно, когда он, как кот приземляется на все четыре лапы и стремительно мчится ко мне. Как рыцарь, который хочет спасти свою принцессу от чудовища. Но иногда мне кажется, что чудовище — это он.
Ловко взбирается, смотрит снизу-вверх. Меня охватывает страх, что вот сейчас он начнет смеяться и глумиться, что он разрушит всё то, что может быть между нами этой ночью.
— Я ничего Тохе не говорил, просто он не дебил, а я в облаках летал, — слушаю сквозь транс его низкий, спокойный голос и верю. Верю. Верю! Не могу иначе.
Глава 40
Мягко киваю, и отхожу от окна, на подоконник которого тут же взбирается Максим. Спускается на пол, скидывает кроссовки и закрывает окно. Задергивает шторы, и мы останемся в кромешной тьме.
Но глаза быстро приспосабливаются, и я вижу жесткие черты лица, столь же жесткое тело. И различаю, как он тянет за кофту, показывая блеск потной кожи твердого пресса, поднимает брови….
Наверное, ждёт, что закричу, что потребую убраться, но молчу. Не думаю. Только чувствую.
Только тяжело дышу. Предвкушаю острое наслаждение. И жду. Жду
Жду. Когда же он снимает с себя все. Разорвет одежду на мне. Отпечатает во мне каждую вену своего члена, точно так же, как зубы отпечатались на коже шеи.
Не услышав от меня «убирайся», Максим медленно стягивает с себя пуловер, заставляет меня дышать чаще. Ещё чаще дышу, когда он стягивает с себя джинсы — остаётся в боксерах.
И я смотрю на очертания его мужской силы, обрисовываю глазами большущий, пугающий размер и только тогда поднимаю взгляд.
И все… Стоило только взглянуть в его глаза, я пропадаю. Погибаю. Падаю в бездну и слышу, слышу, как что-то в душе рвется. Рвется струна. Зажигается новая звезда. Ноги сами делают шаг. Руки сами обнимают его напряжённую шею. Не видно глаз почти, зато губы уже на губах. Целуют. Терзают. Мучают. Язык уже внутри, хозяйничает, даёт понять, кто здесь главный.
Ты, Максим, ты. Наедине главный всегда ты. Только тебе решать, как жестко, в каком темпе, и буду ли я кончать.
Он руками оглаживает мои плечи, разносит ворох мурашек по спине, сотни бабочек в голове, и с корнем выдергивает все мысли.
Нет больше ничего. Только обжигающий сердце поцелуй, только его руки уже сдергивающие халат вместе с сорочкой так, что мои руки оказались почти привязаны к телу, давая ему безграничный доступ. Только большой и средний пальцы, обхватившие оба твердых камушков сосков. Покручивая их.
— Сначала ты мне отсосешь, — вдруг озвучивает он программу, а я крепче сжимаю бедра, словно это поможет не течь. — Потом ты вылижешь мои яйца.
Глава 41. Максим
— А дальше? — шепчет она, обдавая меня горячим дыханием, сводит с ума своим прохладными ручками, что так медленно и ласково гладят шею.
— А дальше, Лана, я растяну твою щель членом и буду трахать. Ты хочешь этого? Ты хочешь, чтобы я… — втыкаюсь в ее промежность, руками сжимая упругую, охренительно упругую задницу, — вошел в тебя и отодрал до визга. Хочешь, Лана?
Молчит, только глаза шире распахнула, а мне надо знать, что я не лишний, что в последний момент она не взбрыкнет. Мне надо знать, что здесь главный только я.
Или ты лжешь сам себе? А, Макс? Может быть, ты хочешь провести с ней эти последние несколько дней перед предательством. Перед тем, как она навсегда тебя возненавидит. Сделать так, чтобы каждого мужчину в будущем она сравнивала с тобой. Чтобы каждый раз, ложась под богатого мудака, думала об оборванце. О том, кто умел довести ее до состояния маленькой смерти.
Но сколько бы причин не было. Сколько бы злости не существовало ко всем ее будущим любовникам, одно остается неименным. Навсегда.
Желание подмять ее под себя, как только вижу. Содрать ненужную одежду и смаковать совершенство ее кожи. Тела. Лица.
И я делаю это. Смакую. Наслаждаюсь. Делаю подножку, чтобы уложить на мягкий ковер и требую ответа:
— Так ты хочешь меня? Или… — поднимаюсь во весь свой рост. Стою над ней, как скала. Член уже ломит от нетерпения. — Или мне уйти?
— Не уходи, — просит она дрожащим голосом, облизывает дрожащие губы и смотрит. Смотрит. Как на Бога. Просит, и своими словами дает мне полное право делать все, что мне вздумается. С ее губами. С ее маленькими сиськами, розовыми сосочками, с киской и задницей.
