- Давным-давно я дал предсмертное обещание. Мне нужно, чтобы ты помогла мне выполнить его, и я помогу тебе выполнить твое. Обещаю, Мона, со временем ты поймешь. Ты все поймешь.
Она увидела правду в его глазах. Когда-нибудь она узнает, кто он такой, и когда она узнает, кто он такой, она наконец узнает себя. Но сегодня это не имело значения. Она знала, что принадлежала ему, и этого было достаточно. Мона закрыла глаза и откинула голову на подушку. Малкольм заполнил ее так настолько, что внутри не осталось места ни для сомнений, ни для страхов. Он целовал вершины ее все еще набухших грудей, и она томно улыбнулась. Он иссушил ее, и пустота была еще одним местом, которое жаждало быть наполненным им.
- Ты устала, любимая, - сказал он. - Спи. Уже почти рассвет.
- Если я усну, ты снова уйдешь.
- Я никогда не уйду, пока ты спишь.
- Но, когда я просыпаюсь, тебя нет.
- Когда ты проснешься, то не увидишь меня. Но я здесь. Я всегда здесь.
- Заставь меня кончить еще раз, и я усну.
- Ты ужасно жадная.
- До тебя, - ответила она. - Жадная только до тебя.
Он легонько поцеловал ее в губы и опустил голову между ее ног. Держа руку внутри нее, он только слегка коснулся ее клитора, чтобы довести ее до оргазма. Ее лоно трепетало вокруг его руки, сжимая ее, удерживая ее. Это был неописуемый экстаз. Она никогда больше не хотела быть пустой и сказала ему об этом. Когда его рука, наконец, выскользнула из нее, он заменил ее своим членом. Он погружался в нее длинными медленными движениями, казавшимися бесконечными. Если бы только они были такими.
- Мне снилось, что ты мертв, - сказала она, в полудреме и засыпая, пока он погружался в нее глубокими и нежным толчками. - Боюсь, что мне опять это приснится.
- Сегодня тебе это не приснится, обещаю.
- Неужели все это сон? Сон единственное объяснение всему.
- Тебе это не снится, - сказал он, и она поверила ему. Каждая их встреча была явью. - Но если бы это был сон, ты бы захотела проснуться? - спросил он.
Хороший вопрос. Справедливый вопрос. Трудный вопрос, но она с легкостью ответила на него.
- Никогда.
Глава 10
Завтрак на траве
Это был не сон. Мона знала это наверняка. Как и то, что она не сошла с ума. Или что Малкольм опоил ее. Она не знала источник магии Малкольма, и не могла догадаться о цели его трюков или секреты фокуса, но она знала, что то, что она видела и чувствовала было реальным, настолько реальным, насколько все когда-либо было в ее жизни и, вероятно, когда-либо будет.
Она проснулась в одиночестве в кровати в галерее. Ее внутренности ныли от руки Малкольма, но грудь была в норме. Ее сон был без сновидений. В ее походке снова появилась легкость, когда темная туча над ней рассеялась.
Счастье не исчезало, даже когда проходили долгие дни и одинокие ночи. Она была уверена, что снова увидит Малкольма и, безусловно, настал день, когда она обнаружила книгу искусств на своем столе, и Малкольм ждал ее в задней комнате. Прошло несколько недель, и он снова пришел к ней. Их ночи были страстными и насыщенными, но больше не пугали. Он не превращался в монстров, не накачивал ее до чертиков. Она чувствовала, что он каким-то образом испытывал ее, и в конце концов она сдала экзамен. Малкольм посещал ее в апреле и дважды в мае. Наступило первое июня, и она проснулась в ужасе. В первый раз он пришел к ней в конце июня прошлого года. Почти завершилось игра, какой бы она ни была.
Когда они заключили сделку, он дал ей три обещания: Он обещал платить ей предметами искусства, чтобы спасти галерею. Он обещал рассказать ей о происхождении картин.
И он пообещал, что уйдет от нее.
Она отказывалась думать о последнем обещании. Безусловно, условия сделки изменились. Она сказала ему, что любит его, сказала, что хочет иметь от него ребенка, и он сказал ей, что когда-нибудь позволит ей это. Она держалась за эти слова, лелеяла их, словно талисман. И ей нужен был этот талисман, когда банки снова начнут звонить. У нее была практически дюжина ценных и важных набросков и гравюр, которые она сразу же продаст, как только получит подтверждение их происхождения, заверяла она их. Все, что ей сейчас было нужно, - это имя Малкольма и история, которую он еще не рассказал ей.
К середине июня город снова накрыл туман. Даже во время дождя тротуары источали пар от жары. Мона редко меняла тенистую прохладу галереи на квартиру. Она никогда не спала там с Малькольмом, поэтому ей казалось, что это чужая страна, в то время как «Красная» была домом.
Воскресным утром она проснулась в горящем от жары городе и убежала прямо в галерею за несколько часов до ее открытия. В своем кабинете она обнаружила на столе книгу, помеченную красной бархатной лентой. Мона рассмеялась, ее сердце забилось сильнее, когда она увидела картину, которую он отметил в книге. Снова Мане. Как уместно вернуться к Мане через год после их первой ночи. Картина была знаменита, даже более знаменита, чем Олимпия. Под названием "Le Déjeuner sur l’herbe" - "Завтрак на траве" - мама в шутку называла ее "Еще один голый завтрак".
Двое мужчин, полностью одетых, полулежали на траве, о чем-то оживленно беседуя. Рядом с мужчинами и глядя прямо на зрителя, сидела совершенно голая женщина. Мужчины не обращали внимания ни на нее, ни на женщину, купавшуюся в ручье позади них. Мона задумалась, не была ли картина размышлением Мане о влиятельных кругах в искусстве, больше заинтересованных в разговорах, чем в окружающем их мире. Женщина была нагой, а мужчины не хотели иметь с ней ничего общего. Ее нисколько не удивило, что Малкольм захотел воссоздать такую картину и исправить то, что он, несомненно, считал моральным недостатком со стороны мужчин.
Сгорая от любопытства, Мона подошла к двери задней комнаты и заглянула внутрь. Малкольм не терял времени даром, готовясь к свиданию. Вместо деревянных полов она обнаружила под ногами пышную зеленую траву. Вместо потолка туманное голубое небо. И вместо стен она увидела серебристый ручей среди деревьев. День был безмятежным. Это было похоже на чье-то воспоминание об идеальном дне. Она огляделась вокруг и увидела, что от задней комнаты не осталось ничего, кроме двери, отдельно стоящей, как портал в другой мир. Теперь она поняла это каким-то таинственным образом она им и была. Еще один мир, созданный Малькольмом.
Где-то рядом разговаривали люди. Она слышала их голоса, тихие, но безошибочно мужские. Мона разделась, сбросив шелковую юбку и блузку на траву. Она шла босиком и нагишом на голоса мужчин. Она заметила их прежде, чем они увидели ее, сидящих рядом с пледом для пикника, в черных костюмах, они обменивались дружеским огнем над чем-то глупым и политическим. Малкольма она узнала сразу. Другой мужчина показался ей знакомым, но она знала, что разум обманывает ее. Она никогда не видела его раньше. Она спряталась за деревом и изучала его. У него были темные рыжевато-каштановые волосы с современной гильотинной стрижкой. Его глаза были темными, но не черными, как у Малкольма. Они были темно-синего цвета - она была уверена в этом даже на расстоянии. Глаза цвета полуночного синего и полуночная улыбка, когда он говорил. Он производил впечатление человека, который все свои деловые сделки заключает в спальне, а не в зале заседаний. У него был сильный нос, волевой подбородок и сильная челюсть под бородой, и он выглядел немного моложе Малькольма - возможно, лет тридцати пяти. Все в нем излучало тихую силу. Он был невероятно красив, и уже этим одним напоминал ей Малькольма. Он носил кольцо на левом безымянном пальце, но это было не обручальное кольцо. Это было похоже на старинный перстень с печаткой, большой, украшенный гравировкой и серебром.
Мона вышла на поляну, где двое мужчин сидели и болтали. Малкольм посмотрел в ее сторону и помахал ей, затем похлопал по покрывалу рядом с ним. Она села, слегка смущаясь своей наготы, хотя и знала, что другой мужчина с печаткой - не более чем плод воображения Малькольма. Он был не более реален, чем маленькие пастельные нимфы или мужчины, которые предлагали за нее цену на аукционе рабов. Он был не более реален, чем римский тюремный надзиратель, который обыскивал ее тело, не более реален, чем жрицы, служившие Минотавру.
