Миша положил, наконец, руку на его плечо. И ласково гладил короткими, легкими движениями.
- И я ведь никого не бил. Не хотел бить. …Зачем они так? И ты…. Зачем вы мне не верите? …Когда ты попросил меня… там, в Сатарках, я - понял, но – не мог решиться. Думал: вдруг, внутри меня живет Чудовище? Вдруг меня переклинит, как отца, и я стану крушить и ломать и не смогу остановиться? …А ты всё просил и просил. И в первые разы я очень боялся сделать тебе по-настоящему больно.
- Я помню, - тихо сказал Миша.
- Знаешь, когда человек боится высоты и стоит на краю обрыва, и ему хочется подойти и заглянуть поближе: что там? как? …Я решился один раз. И оказалось: я – нормальный. Я не зверею, меня не срывает. И Юру я люблю. Когда тебя не было, он однажды взялся здесь, дома, плакать. А я ему сказал, что тогда сяду рядом и тоже буду реветь. И он обнял меня, и мы вместе справились как-то.
У Мишки перехватило горло.
- Вы у меня – молодцы! – выдохнул он. – А я – дурак! Ушел от вас вместо того чтобы помочь.
- Зачем я тебе? – спросил вдруг Олег. – Ты – молодой, здоровый, свободный. А я… проблемный. С искореженным детством. С ребенком от истерички. С угрозой импотенции. Думаешь, я забыл про студию? Думаешь, не боюсь, что всё опять начнется? Теперь еще руки будут со шрамами….
Мишка гладил его и молчал. А Олег всё говорил и не мог остановиться:
- Там, в Москве, на студии мне казалось, что я уже умер. Что дышу, говорю и хожу по ошибке, которая скоро закончится. И вдруг появился ты. Я смотрел на тебя: как ты краснеешь, как смущаешься, как тебе всё интересно – еда, реклама, студия – и думал: «вот, живут же люди! По-настоящему – живут! Мечтают. Улыбаются…» И я начал ждать вечеров, когда мы с тобой оставались вдвоем. …Чтоб ты просто возился на кухне. Или смотрел телик и смеялся над анекдотами. И я уже думал: может быть, и мне надо дальше жить? А однажды у меня днем на студии был приступ. И вечером было особенно плохо. Я лежал и молился: только бы никто меня не тронул, даже ты. И тут зазвонил мой мобильник. Я забыл его на кухне. А ты там что-то готовил. Ты вошел в комнату, а я лежал, накрывшись с головой, и ждал, что вот ты меня окликнешь, и у меня начнется истерика. Но ты снял трубку и сказал: «Он спит, я не буду его будить, звоните завтра». И это был первый раз за долгое время, когда меня кто-то защитил. Пусть хоть так – простыми словами. Но мне это было важно. И я лежал и плакал. От счастья, что у меня есть ты. И от отчаяния, что я такой… неживой. А в день, когда на тебя навесили долги, и ты распахнул окно на нашем девятом этаже, я понял: единственное, чего я теперь хочу от судьбы, это умереть раньше, чем ты уйдешь из моей жизни. Вот. Теперь ты всё знаешь. Можешь идти и мне изменять. Можешь пить. Мне нечем тебя удержать. Я без тебя не выживу.
- Я без тебя – тоже, - эхом выдохнул Миша. - Ты – лучший!
- Нет!!! Ты не понимаешь! – горячечно запротестовал Олег. – Я – слабый! Я – убогий! Я ничего не могу! – голос его дрожал и прерывался, словно ему не хватало воздуха. - Я даже на велосипеде кататься так и не научился! …И когда… мы с тобой… в первый раз ехали в Сатарки, я так боялся,… что там нужно будет на велике…. И будет очень стыдно, когда ты узнаешь…
И тут он заплакал. Впервые при Мишке. Открыто, бессильно, навзрыд. Взрослый, тридцатидвухлетний, состоявшийся и солидный мужик.
Миша растерялся:
- Тихо, Лёлечка. Тихо! Не надо!...
Но Олег, подтянув к груди колени, зарываясь лицом в подушку и закрыв голову локтем, едва ли не в голос рыдал. Затаённые десятками лет обиды и страхи, отчаяние и боль прорвались в этих слезах. Мишка просунул руку ему под шею и потянул за плечо:
- Лёля, маленький! – голос его сделался мягким, словно он говорил с заболевшим ребенком. – Иди ко мне!
Олег напряженно вздрагивал, но Миша осторожным спокойным настойчивым движением развернул его и уложил к себе на грудь. - Всё прошло, - он говорил негромко и уверенно. – Он тебя не обидит. И никто не обидит! Если нужно, я защищу тебя от любого. И Юру защищу. Я же воевал. Я – боевой старшина. Ты же знаешь!
Олег плакал, уткнувшись теперь в Мишкину грудь. А Миша только гладил его по голове и молчал, сам с усилием сдерживая дрожь, которая временами начинала бить его плечи. И только когда любимый почти успокоился, негромко спросил:
- …Почему ты раньше мне не рассказал?
- Я и сейчас-то рассказал напрасно. Я тебе нужен сильным, а я….
Мишке не потребовалось и полминуты, чтобы теплым, ласковым тоном начать говорить:
- А ты - и есть сильный! Столько пережил, и всё преодолел. Выучился, работу хорошую нашел, Юрку родил, меня заставил диплом получить. Квартиру купил: здесь твоих, заработанных денег больше, чем Наташиных. На работе тебя уважают, Юра тобой гордится, я - люблю. Ты - очень сильный, правда! …А когда у тебя заживут руки, мы возьмем в прокате велики, и я научу тебя кататься.
Олег медленно успокаивался и, наконец, негромко всхлипнув, помотал головой:
- Взрослые же не могут научиться!
- Неправда. Ты отлично плаваешь. И красиво танцуешь. Значит, умеешь держать равновесие. А там больше ничего не надо.
Олег долго лежал на Мишиной груди, время от времени судорожно переводя дыхание. У Мишки затекло плечо, но он боялся пошевелиться. Боялся спугнуть еще какие-то слова.
Наконец, Олег тихо спросил:
- Ты завтракал? Или – голодный?
- Там – сосиски. Пойдем! – Миша легонько подтолкнул его плечом и, встав, первым делом сдернул ненужный уже плед.
Светлый летний день хлынул в окна. Олег поднялся следом, исподлобья, настороженно глядя ему в лицо. И Миша спокойно и твердо ответил на незаданный вопрос:
- Ничего не поменялось. Ты – мой муж, и я люблю тебя больше жизни!
Он стоял, опустив руки, и ждал. И тогда Олег решился, сделал шаг вперед и привычным, властным движением притянул его к себе. А Мишка по-девчачьи вскинул ему руки на шею. А потом они пошли завтракать. И собираться за Юркой. И хотя, приглядевшись к Олегу, можно было понять, что глаза его – заплаканы,он улыбался уже спокойно и уверенно.
* * *
Жара спАла. Небо выцвело к закату. И солнце застыло над озером, словно решая: идти на покой под кромку воды или остаться освещать белёсую северную ночь.
В костре занялось новое поленце. Огонь окреп. Уха забулькала, плеснула через край и паром зашипела на поленьях. Мишка чуть разворошил дрова, бросил в кипящее варево кинзу и лаврушку. И в сладкий запах сосновой смолы, земляники и дыма вплелась острая пряная нотка.
- Уезжать не хочется! – разморённо потянулась Марго, носком кроссовка подтолкнув к костру распушенную шишку. – Самый смак начинается!
- Ну и оставайтесь! – покосился на нее Миша.
- Нет. Дела. Бизнес, едрить его через коромысло! – энергично сказала она. – Отвезешь меня с тетей Катей и Ксюшкой на берег?
Он кивнул, наклоняясь над ухой, чтобы вычерпать из котелка пару «стрельнувших» туда угольков.
- Всем хорош остров, одно плохо – никак без лодки не попасть!
– Почему? Вплавь можно.
- Ха! - фыркнула Марго, – До берега - два километра! Это кто ж доплывёт?
- Мой Олег доплывет, - небрежно обронил Мишка.
- ****ишь, подруга! – чуть снизив голос, иронично бросила она.
- Завидуйте молча! – в тон ей, незлобливо, по-свойски парировал он, потом обернулся к берегу, где Олег с Арниными Петькой и Антоном нанизывали на ивовые прутья будущую «воблу», и окликнул:
- Лёль! Тут пари возникло: сможешь ты доплыть отсюда до берега или нет?
- А ты как спорил – за меня или против? – подходя, усмехнулся Олег.
На его ладонях отливала мутноватым блеском приставшая рыбья чешуя. Он обтер было руку о колено, сплюнул себе на кончики пальцев и начал подцеплять чешуйки ногтями.
- Не скреби! Не зажило же пока! – резко одернул его Мишка. – Давай, полью!
Олег послушно подставил ладони, и Миша плеснул из ведра тепловатой водой. Шрамы на ладонях поджили, стянулись в узкие, пока розоватые и местами шелушащиеся полоски.
- Что, на уху не остаёшься? – обернулся Олег к Марго.
Она отрицательно покачала головой. Подошел Арни с маленькой дочуркой на руках и его теща с тюками каких-то пеленок и шмоток. Крошечная Оксанка в светлом платьице и белой, обшитой кружевом панамке с горделивой небрежностью инфанты восседала на сильных отцовских руках. Ей сегодня исполнился годик. И в честь нее Арни собрал этот пикник на ильменском* острове.
- Пашка звонил: они с Толиком едут. Их водила прям на берег привезет, а обратно всех желающих захватит, – Арни обернулся к теще: - Баб Кать, ты готова?
Теща кивнула. Миша забрал у нее сумки и пошел к воде, где к низким стланям была привязана цепью «казанка»*.
- Тут Олег на спор взялся до берега доплыть, - подала голос Марго.
Баба Катя осуждающе нахмурилась:
– Что за ребячество?! Здесь – широко, и глубина семь метров.
