— Не жена я тебе! А свободная девушка, между прочим.
Глаза Давида в край почернели.
Мамочки.
Когда же я научусь молчать там, где говорить — чересчур опасно?
Я отползла на безопасное расстояние, не сводя взгляда с моего зверя. Совсем не ручного. Вот совсем.
Если раньше он ласку дарил, то сейчас в край огрубел. Меня своей собственностью до сих пор считает, хотя от него — и весточку ждать не приходилось.
— Ты занята. Мной, — отчеканил Давид, — в последний раз повторяю. Слушай и запоминай. Я никого не трахал. Даже если бы хотел, не сделал бы этого. Нож в спину не хотел получить. Достаточно мне одной психованной.
Я скрыла улыбку, отвернувшись.
У нас всякое бывало. Я винила Давида в смерти своих родителей, мечтала наказать его — жестоко, страшно. Беспощадно.
А теперь у нас двое детей, и я научилась жить без родителей. Тяжело, но научилась.
Прогнулся матрас, и я вздрогнула. Вспомнила о своей участи.
Когда я повернулась, Давид уже рядом был. Коленями матрас прогибал и приближался подобно хищнику. Я таким его никогда не видела. Разве что после тюрьмы — тогда он тоже был голоден по женской ласке.
Вены вздулись. И на лбу, и на руках. Взгляд тяжелый, многое переживший. Наверняка пульс зашкаливал, на лбу появилась капелька пота.
— Я тебя совсем не знаю, — признаюсь честно, — ты вернулся другим.
Давид тянется ко мне руками.
Ему все равно, знаю я его или нет.
Ему надо взять.
Удовлетворить.
А я для него до сих пор жена, несмотря на бумаги и махинации Эльдара.
Жена по природе.
— А кого ты знаешь? Слуцкого? — интересуется опасно.
Мне страшно смотреть на Давида.
Взгляд расфокусирован — в тумане все наверняка. Но жесткие пальцы уверенно снимают с меня водолазку, оставляя на мне только молочного цвета лифчик.
Взгляд дикий, животный. Но его руки умело расстегивают пуговицу на моих джинсах. Обтягивающих. Я видела, как он смотрел на меня весь вечер. Жадно и тяжело.
— Чего молчишь, Жасмин?
Мне нечего ответить.
За окнами очень темно. Я хочу попросить закрыть шторы, потому что рядом много высоток, а в номере горит свет.
Давид делает это сам, потому что ревнивый. Не хочет, чтобы кто-то увидел, как он будет трахать меня. И раздевать.
— Почему ты говоришь о Слуцком? — шепчу безвольно, когда он возвращается на кровать и продолжает раздевать меня.
Понимаю, что не смогу помешать. Даже если накрою его руки своими и попробую остановить, он все равно снимет с меня чертовы штаны, раздвинет ноги и…
— Ты изменяла мне?
Давид рванул мои джинсы в разные стороны. Ширинка затрещала и, поддавшись силе, сломалась. Он стянул с меня джинсы, заставив откинуться на спину. Грудь колыхалась от тяжелого дыхания. Я прикрылась — мне не нравился его вопрос.
— Разве тебе не все равно? — говорю на свой страх и риск, — тебя не было год, и я…
— Он тебя трахал?! — рычит, повышая тон.
Я вздрогнула. Хотела отодвинуться, но тяжелые руки в бедра вцепились и не позволили. Я поморщилась, наверняка останутся следы.
— Это все, что волнует тебя? Даже вопрос звучит эгоистично! Не трахал ли кто-то твою женщину?!
— Я задал вопрос, — недобрый хрип.
Я тихо вскрикнула. Давид порвал трусы, приподнял меня как пушинку и сдернул оставшееся белье.
И в губы впился нещадно, желая наказать меня за опасную игру, которую я со зверем вела.
— Презерватив нужен? — хрипит, жадно лаская мое тело. Грудь, шею, ягодицы.
— Я пью таблетки. Для здоровья. В этот раз не забываю…
— Охрененно.
Я думала, Давид будет раздеваться. Думала, у меня будет время. Переосмыслить, принять, покориться.
Но все произошло в считанные секунды. Звук расстегиваемой ширинки, грубые руки понуждают широко раздвинуть ноги, пальцы ласкают между ног, чтобы убедиться в моей готовности принять его.
Физической готовности, но не моральной. Это был животный секс, не более.
Давид усмехается мне в ухо. Я слышу, как изгибаются его губы.
Я хочу его. Противиться глупо.
Но еще я боюсь. И совершенно не готова. Морально.
Но Давид не слушает. Приспускает брюки и входит в меня. Собственнически, жадно, в порыве. И безумно тяжело.
Я охаю, сжимая его бедра своими. В глазах темнеет от мощного заполнения. От остроты чувств. От шока.
Я всхлипываю от эмоций.
Их много.
Неразличимых, новых.
Долгая разлука, это была безумно долгая разлука.
— Никто… никого у меня не было, — выдыхаю, как только могу снова глотать воздух.
— Я знаю, — сквозь зубы, тяжело, надсадно. Ему приходится замедлиться, потому что иначе не выходит. Ему приходится обуздывать свою жажду, чтобы не было больно.
Давид больше ничего не говорит. Он не здесь словно. В глазах нет ясности, до него не достучаться.
Он внутри меня. Автоматически трахает меня. Автоматически овладевает. Делает движения, в которых нет ласки. Не до нее сейчас, как бы я не молила о нежности.
Все заканчивается быстро. Давид кусает мои губы, шею и кончает в меня. Не спрашивая. Не прося разрешения. Это не тот мужчина, что спрашивает. Для него нет запретов.
Я смотрю в потолок, тяжело дышу и знаю наверняка, что ночь не закончилась. Это только ее начало. Быстрое удовлетворение, чтобы не разорвать меня в клочья от желания. Чтобы потом снова быть ласковым зверем.
Когда Давид выходит из меня, мы встречаемся взглядом. Мой — сумасшедший, испуганный, его — дикий, обузданный. Давид возвращался. Ненадолго.
— Ты хотел поговорить… — напоминаю осторожно.
Давид встает, заправляется. В руках появляется пачка сигарет.
Он жадно закурил и смерил меня пристальным взглядом. Я натянула одеяло до подбородка.
— Я уеду, Жасмин.
Сердце застучало сильнее. Я незаметно вытерла влагу в уголках глаз.
— Хорошо. Уезжай.
— Ты не поняла, — Давид помрачнел, — я тебя всяким Слуцким отдавать не собираюсь. Ты больше не будешь без меня.
Глава 50
Давид
Я вернулся туда, где родился. В самое сердце Сицилии.
И я прожил здесь год.
Нет, я не прожил — я здесь существовал.
Без нее существовал. Ел, пил, передвигался по городу и навещал свою старую семью. Никто мне не был рад, но я вернулся — всем назло. Я делал бизнес, фактически возводил его заново — уже со своими гуманными устоями.
Я наводил порядок там, где от меня хотели избавиться. Где каждый хотел мне отомстить. Мое мнение не желали брать в расчет, но приходилось. Биологическая семья не считала меня за человека, но я заставил.
В отмщении у меня уже была закалка. Спасибо Жасмин. Если я с ней справился — то и с остальными, я был уверен, справлюсь.
Я начал с самого главного. С того, благодаря кому я появился на свет, и от этого было вдвойне тошно.
Хаос начался после того, как я избавился от ублюдка, который изувечил мою мать, испортил жизнь моим братьям и подложил сестру под своего заклятого друга. Меня не волновало, как отец пришел к такой жизни. Не волновала его слезливая история.
После того, как он отошел от дел, начался настоящий хаос.
Избавив людей от зверя, я фактически избавил город от головы.
И тогда пришла анархия.
Год я не думал о Жасмин. О детях. Думал лишь о том, где бы найти укрытие и людей, с которыми я наведу здесь порядок.
Я не знал, выживу ли завтра. Увижу ли детей. Жену, которая так и не поняла — нужен я ей или нет. И с прошлым не разобралась. Хотелось верить, что я чего-то значу для нее. Ради нее ведь все делал.
У меня появилась семья, и она стала моим толчком — я просто знал, что надо ехать и разбираться с тем дерьмом, что накопилось за мою беззаботную жизнь в Москве.
А остальное было неважным.
Я продержался только год. Потом не вытерпел, приехал к ней, когда конфликт между старой и новой семьей только накалялся. Поехал освежиться в Москву на день-два. Сразу к ней. И сразу получил пощечину, да еще какую. Едва в руках себя сдержал, чтобы не проучить ее как следует.
